Дюна
Шрифт:
— Джессика, ты теперь перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.
— Я и люблю и ненавижу вас, — ответила Джессика. — Ненависть — это память о боли, что не исчезнет, а любовь — это…
— Только главное, — оборвала ее старуха, впрочем, ласковым тоном. — Можешь войти, но помолчи. Закрой дверь и позаботься, чтобы нас не прервали.
Джессика вступила в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. «Мой сын жив, — думала она. — Мой сын жив, и он… человек. Я знала это… но… он жив. Теперь и я могу жить». За спиной была жесткая дверь,
— Мой сын жив!
Пол поглядел на мать. Она говорила правду. Он хотел бы остаться один и все обдумать, но понимал, что его пока не отпустят. Старуха приобрела над ним власть. Они обе говорили правду. Его мать выдержала это испытание. За всем чувствовалась ужасная цель его бытия… Боль и страх. Что такое ужасная цель, он понимал. Такие цели превыше прочего. В них властвует неизбежность. Пол давно чувствовал, что несет в себе страшное предназначение, какую-то ужасную неизбежность. Но он еще не знал, какова будет странная цель его существования.
— Когда-нибудь, отрок, — сказала старуха, — и ты встанешь за подобной дверью. Это деяние само по себе.
Пол поглядел на руку, познавшую боль, потом на Преподобную Мать. В голосе ее слышалось нечто, не похожее на любой другой голос. Слова её были огранены, как бриллианты. Они резали острой кромкой. Он почувствовал, что ответом на любой вопрос, который он сумеет задать, она может вырвать его из мира плоти в какую-то высь.
— Почему вы испытываете человеков? — спросил он.
— Чтобы освободить.
— Освободить?
— Когда-то люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободнее. Но вместо этого они просто позволили хозяевам машинами поработить их.
— «Да не сотворишь машины в подобие людского ума», — процитировал Пол.
— Так говорится в Библии Оранжевых Католиков и Бутлерианском Джихаде, — сказала она, — но в О. К. Библии должно было быть: «Да не сотворишь машины в лживой подделке человеческого ума». Ты изучал ментата вашего дома.
— Сафир Хават занимался со мной.
— Великое Восстание выбило этот костыль, — продолжила она. — Человеческий разум был вынужден развиваться. Были открыты школы, чтобы развивать в человеках таланты.
— Школы Бинэ Гессерит?
Она кивнула:
— Сохранилось два остатка этих древних школ: Бинэ Гессерит и Космическая Гильдия. В Гильдии, как мы думаем, упор делается на чистую математику. У Дочерей Гессера иная задача.
— Политика! — сказал он.
— Кулл вахад! — воскликнула старуха, строго глянув на Джессику.
— Я не говорила ему об этом, ваше преподобие, — пожала та плечами.
Преподобная Мать вновь обратила свое внимание на Пола и ответила:
— Ты понял это по удивительно малому числу признаков. И в самом деле политика. В начале школу Бине Гессерит направляли те, кто видел нужду в нити, связующей человеческие дела. И они поняли, что такой нити не будет, если не отделить человеков от зверей… и еще — если не вывести породу.
Внезапно слова старухи словно расплылись, потеряли для Пола свою резкость. Он почувствовал, словно оскорбили его инстинкт правды, так называла это его мать. Не то чтобы Преподобная Мать лгала ему. Она явно верила в собственные слова. Здесь крылось нечто глубокое, родственное его ужасному предназначению.
Он сказал:
— Моя мать говорит, что в школах Дочерей Гессера ученицы не всегда знают своих предков.
— Все генетические линии зафиксированы в наших анналах, — ответила старуха. — И твоя мать знает, что она родом из Дочерей Гессера, или же ее происхождение приемлемо для нас.
— Но почему же она не должна знать, кто ее родители?
— Некоторые знают… Многие — нет. Быть может, ее хотели скрестить с близким родственником, чтобы зафиксировать какую-нибудь генетическую доминанту. У нас может быть много причин.
И вновь Пол не почувствовал правды в ее голосе.
— Вы много берете на себя, — сказал он. Преподобная Мать с удивлением глянула на него:
«Не послышалось ли мне осуждение в его голосе?»
— На наших плечах тяжкий груз, — отвечала она. Пол все более и более приходил в себя после испытания. Обратив к старухе испытующий взор, он спросил:
— Вы сказали, что я, быть может… Квизац Хадерач. Что это? Гом джаббар в человеческом обличье?
— Пол, — сказала Джессика, — нельзя разговаривать таким тоном с…
— Я сама управлюсь, Джессика, — вмешалась старуха. — А теперь, отрок, что ты знаешь о зелье ясновидения?
— Вы принимаете его, чтобы увеличить способность распознавать ложь, так рассказывала мне мать.
— Ты когда-нибудь видел ясновидящую в трансе?
Он качнул головой: «Нет».
— Зелье это опасно, — сказала она, — но позволяет постигать. Когда ясновидящая вкусит его, она может заглянуть во многие уголки собственной памяти… в память своего тела, и мы далеко заглядываем в прошлое… но только путем женщины. — В голосе ее послышалась печаль. — Но есть и такое место, куда не смеет заглянуть ни одна ясновидящая. Оно отталкивает нас, ужасает. Сказано, что однажды придет мужчина и обретет с помощью зелья внутреннее зрение. Он заглянет, куда мы не смеем, и в мужское и в женское прошлое.
— Это и будет ваш Квизац Хадерач?
— Да, тот, кто может быть одновременно во многих местах, Квизац Хадерач. Многие мужчины пытались… многие, но безуспешно.
— И всех, кто рискнул попробовать, ждала неудача?
— Нет, что ты, — она покачала головой, — всех, кто рискнул — ждала смерть.
***
Пытаться постичь Муад'Диба, не зная его смертных врагов, Харконненов, все равно что пытаться понять правду, не зная кривды. Все равно что пытаться узнать свет, не зная тьмы. Это немыслимо.