Дюна
Шрифт:
— Я не могу пойти по этому пути, — шептал он. — Старые ведьмы из вашей школы только того и дожидаются!
— Не понимаю тебя, Поль, — отозвалась мать.
Он молчал. Он в самом деле ощущал себя семечком, в котором сосредоточилось будущее человечества. Впервые он осознал свое ужасное предназначение. Поль понимал, что больше не может ненавидеть ни Бен-Джессерит, ни Императора, ни даже Харконненов. Все они бились в сетях необходимости, подчиняясь идее обновления человеческого рода. Идее, ради которой Дома и Ветви пересекались, смешивались, исчезали и возникали, образуя все новые и новые генетические комбинации. И человечество знало только один путь, ведущий к достижению цели,
Я ни за что не пойду этим путем, подумал Поль.
Но он снова увидел внутренним взором мавзолей с черепом своего отца, насилие, кровь и над всем этим — черно-зеленое знамя.
Джессика кашлянула, обеспокоенная его молчанием.
— Так вольнаибы… будут почитать нас как святых?
Он поднял глаза, всматриваясь в зеленоватом свете в благородные, царственные черты ее лица.
— Да. В одном из вариантов, — Поль кивнул. — Меня они будут звать… Муад-Диб, «Тот, кто указывает путь». Да… меня будут звать именно так.
Он закрыл глаза: Теперь, отец, я могу оплакать тебя. И он почувствовал, как по его щекам потекли слезы.
КНИГА II. МУАД-ДИБ
~ ~ ~
Когда мой отец, Падишах-Император, услышал о смерти герцога Лето и об обстоятельствах, при которых это случилось, он впал в ярость. Никогда прежде мы не видели его в таком гневе, Он обвинял мою мать, кричал о заговоре, вынудившем его посадить на трон бен-джессеритку. Он обвинял Гильдию и старого злодея-барона. Он обвинял всех, кто попадался ему на глаза, даже меня, говоря, что я ведьма и ничуть не лучше всех остальных. Когда я попробовала успокоить его, сказав, что случившееся вполне закономерно и объясняется обычным инстинктом самосохранения, которым руководствуются все правители, начиная с глубокой древности, он рассмеялся мне в лицо и спросил, не считаю ли я его беспомощным трусом. Я видела, что его смятение вызвано не столько смертью герцога, сколько самим фактом убийства особы королевской крови. Сегодня, оглядываясь назад, я думаю, что моего отца тревожило некое предчувствие: ведь его род и род Муад-Диба происходил от одних предков.
— Теперь Харконнену придется убить Харконнена, — прошептал Поль.
Он проснулся незадолго до наступления ночи и сидел на полу темного, герметично закрытого влаготента. Бормоча себе под нос, он слышал, как шевельнулась в своем углу мать, спавшая у противоположной стенки.
Поль мельком бросил взгляд на индикатор — табло с показаниями подсвечивалось фосфорными трубками.
— Похоже, дело к ночи, — сказала Джессика. — Может, поднимешь шторки?
Поль уже отметил, что в последние несколько минут ее дыхание изменилось — значит, она просто молча лежала в темноте, пока не убедилась, что он проснулся.
— Это ничего не даст, — ответил он. — Прошла буря, и тент засыпало песком. Сейчас я начну нас откапывать.
— От Дункана по-прежнему никаких известий?
— Никаких.
Поль рассеянно потер герцогский перстень на большом пальце и вдруг ощутил такую ненависть к планете, на которой Харконнены убили его отца, что его всего передернуло.
— Я слышала, когда началась буря.
Это небрежно брошенное замечание почему-то его успокоило. Мозг сосредоточился на буре, начало которой он видел через прозрачный
Скрипнули под давлением песчаной массы распорки, и наступила тишина, изредка нарушаемая похрипыванием сноркера, засасывающего с поверхности воздух.
— Попробуй включить приемник, — сказала Джессика.
— Без толку, — ответил он.
Нащупав около шеи трубку влагоуловителя, он втянул в рот теплую жидкость. При этом Поль подумал, что стал настоящим аракианцем — перешел на «восстановленную воду», выработанную из его собственных выделений. Она была пресной и безвкусной, но хорошо освежала горло.
Джессика услышала, что Поль пьет, и всей кожей почувствовала мягкий, облегающий влагоджари. Но она отогнала от себя мысль, что надо бы тоже утолить жажду. Принять эту мысль — значит смириться с Аракисом, смириться с ужасной необходимостью экономить все, что содержит хоть каплю влаги. Во влагоприемные карманы тента, прошелестев, стекли несколько капелек — в воздухе, который они выдыхали, тоже был водяной пар.
Если бы она могла снова заснуть!
Но в сегодняшнем дневном сне был эпизод, при воспоминании о котором она вздрогнула. Она сидит, склонившись над песчаной рекой, и видит написанное кем-то имя — «Герцог Лето Атрейдс». Слова расплываются в текучем песке, она пробует их восстановить, но не успевает она дописать последнюю букву, как первая опять исчезает…
Кажется, что песок никогда не остановится.
Сон переходит в рыдания — она плачет все громче и громче. Нет, это не ее рыдания — каким-то уголком сознания она понимает, что это скорее плач ребенка. И даже не ребенка — новорожденного младенца. Некая женщина, лица которой ее память не сохранила, медленно уходит прочь.
Моя мама, думает Джессика. Моя неизвестная мама. Бен-джессеритка, которая родила меня и отдала Сестрам, так ей было приказано. Была ли она рада избавиться от харконненского ребенка?
— Вот на что мы поставим — на пряности. Вот их уязвимое место! — сказал Поль.
Как он может сейчас думать о нападении? удивилась Джессика. Планета полна пряностей. Как они могут быть уязвимым местом?
Из своего угла она слышала, как возится в глубине палатки Поль, как он тащит вещмешок к выходу.
— На Каладане главным было наше господство на море и в воздухе, — отозвался Поль. — Здесь — господство в пустыне. Вольнаибы — вот в кого все упирается.
Голос доносился от входной диафрагмы. Бен-джессиритская выучка помогла ей заметить в его тоне обращенный к ней горький упрек.
Всю жизнь в нем возбуждали ненависть к Харконненам, думала она. А теперь оказалось, что он сам Харконнен … из-за меня. Как же мало он знает обо мне! Я была для герцога единственной женщиной. Все, что было для него дорого, стало дорогим и для меня. Его жизнь стала моей жизнью. Ради него я пренебрегла даже приказами Бен-Джессерита!
Под рукой Поля вспыхнула лампочка. Палатка осветилась зеленоватым светом. Поль на четвереньках подполз к выходу. Его влагоджари был отрегулирован для работы в открытой пустыне: лоб плотно закрыт капюшоном, во рту и ноздрях — фильтры. Только темные глаза оставались незащищенными — узкая полоска лица, которое на мгновение обернулось к ней.