Дюрер
Шрифт:
Не желая показаться неучем, хитрил Дюрер, делал вид, что во всем разбирается, донимал старого ученого вопросами о цифровых соотношениях, «золотом сечении» и способах построения правильных многоугольников. Формулы и колонки цифр, будто сами собою стекавшие с пера Пачоли, приводили Дюрера в отчаяние. Путался в переводе Шейрль. А Лука давно догадался, что не второй Леонардо сидит перед ним. Ворчал Пачоли: почему это живописцам недоступен ясный и точный язык формул, почему они все не такие, как Леонардо? В конце концов терпение болонца иссякло — сказал прямо: чтобы хоть на шаг продвинуться в понимании пропорций и перспективы, следует прежде всего познакомиться с Евклидовыми «Началами». Дом не начинают строить с крыши.
6 ноября 1506 года в Болонью въехал пана Юлий II, и жизнь города пошла другим руслом. Внимание живописцев переключилось на этого покровителя искусств, служившего с равным рвением и музам и Марсу. Его пребывание в городе могло круто изменить судьбу каждого из них. Уже поговаривали о том, что Юлий пригласил к себе в Рим Микеланджело. Вроде бы его эмиссары ведут переговоры и с Леонардо. Чем болонцы хуже других? Поэтому в эти дни живописцев можно было скорее сыскать у дворца, где остановился Юлий, чем у себя в мастерских.
Видимо, кто-то из живописцев сообщил Юлию, что находится в городе известный немецкий живописец. Папский посланец появился у Дюрера нежданно-негаданно. Сообщил час аудиенции.
Так они и встретились. Несло от Юлия конским потом. На ногах кавалерийские сапоги, грязные, давно не чищенные. Благословил — будто отмахнулся. Мало походил папа на святого, каким его представляли в Германии. И разговор повел не о спасении души и даже не о живописи, а о военных планах Максимилиана. Относительно их Дюрер не был осведомлен, в чем чистосердечно признался Юлию. Сразу же пропал у папы интерес к нему. Сказал только, что будет рад встретиться с мастером в Риме, который сейчас украшается благодаря его, папы, стараниям. На этом расстались.
Аудиенция у папы равносильна отпущению грехов, ради нее нюрнбергские пилигримы готовы жизнь отдать. Тем не менее ехать в Рим пет желания. Ведь первым вопросом, который зададут по возвращении домой, будет вопрос о посещении римских святынь, ибо светопреставления ждут по-прежнему. Болонские живописцы тоже советуют ехать в Вечный город. Любезность Юлия они сочли за формальное приглашение и немного ему завидуют. Но то, что для них вожделенная мечта, для Дюрера — ненужное бремя: Рим украшать он не собирается. Хватит — уже украсил Венецию! Однако, поскольку уж все равно Рима не минуешь, следовало поторопиться, чтобы успеть уехать до возвращения папы и тем самым избежать ненужных «милостей».
Ряд исследователей творчества Дюрера высказывают предположение, что до поездки в Рим художник посетил также Милан, где встретился с великим Леонардо да Винчи. В пользу этого приводятся совпадения в трудах Дюрера и Леонардо о живописи, заимствования в ряде последующих гравюр Дюрера образов великого итальянца, которые остались известны лишь в рисунках, а также в картине, известной под названием «Христос среди книжников», которую Дюрер создал в Риме. Картину на аналогичную тему собирался в это время писать и Леонардо.
Под впечатлением встреч в Болонье, утвердивших Альбрехта в мысли, что все художники, где бы они ни жили, делают одно великое дело и думают об одном и том же, спешил он на юг — в Рим. Над головой итальянское солнце, греющее не по-осеннему тепло. За плечами трепещет, будто крылья, венецианский плащ. Послушно ложится под копыта коня каменистая дорога. Здесь и любят и ненавидят по-настоящему. Здесь он свободный человек — Альбрехт Дюрер, мастер из Нюрнберга.
Вечный город пока еще не мог потягаться красотою с Венецией, Флоренцией и Миланом. Но уже приказал папа Юлий II украсить священную столицу католицизма. Исчезали целые кварталы. Словно по волшебству, чуть ли не за ночь возносились величественные чертоги. Панские палаты ждали кисти Рафаэля и Микеланджело. У базилики святого Петра день и ночь трудились каменных дел мастера, возводя чудо-храм. А его главный архитектор Браманте, возвратившись со строительной площадки, развертывал перед Дюрером чертежи. Рассказывал о соборе так, будто тот уже существовал. Вел своего собеседника по площадям, которых еще не было, спускался к Тибру по ступеням набережной, которую предстояло построить. Браманте охотно говорил о Витрувии и других великих строителях прошлого. От него услышал Дюрер, что собирается папа украсить Рим древними статуями — много их сейчас находят: откапывают из-под земли, извлекают из тибрских вод. Впрочем, их Дюрер и сам видел. Очищенные от грязи, явившиеся на свет из мрака столетий, они терпеливо ждали того дня, когда вознесутся на пьедесталах на площадях города и в его дворцах.
Здесь, в Риме, состязались все художники. Соревновались с древними мастерами и друг с другом, стремились достигнуть еще невиданного в яркости красок и совершенстве форм. Видел Дюрер «Обручение Марии» Рафаэля, и жалкими показались ему собственные краски — даже в такой картине, как «Праздник четок». Вот здесь было действительно настоящее, живое небо, с его зыбким и таинственным светом. И тогда Альбрехтом тоже овладел дух состязания. Наскоро исполнив долг верующего и получив отпущение грехов, как уже совершенных, так и будущих, заперся в комнате на целых пять дней. Время прошло незаметно, но зато теперь он мог показать римским коллегам, на что способен «мессер Алъберто». Картина — мы уже упоминали о ней — получила название «Христос среди книжников».
Дюрер был столь горд той скоростью, с которой создал картину, что сделал на ней соответствующую памятку. Но зрители восприняли ее как раскрашенный эскиз, а карикатурные образы начетчиков возбудили у них подозрения, что их немецкий коллега был знаком с набросками характерных типов Леонардо.
Это его не огорчило. Главное — никто над ним не смеялся, никто не называл варваром. А того, что он здесь увидел, было достаточно, чтобы понять — немного найдется здесь равных ему мастеров. Главное же — это чувство свободы, уважения к его труду. И сейчас он еще с большим основанием смог бы повторить мысль, сказанную в письме к Пиркгеймеру: как же будет но хватать на родине итальянского солнца, здесь он — человек, а дома — дармоед…
Все на свете, однако, приходит к концу. Настало время прощания с Римом. Альбрехт вернулся в Венецию.
Он оставался здесь ровно столько, сколько потребовалось, чтобы упаковать вещи и отправить их первым же караваном, уходившим в Германию. Обошел в последний раз осточертевшие ювелирные лавки — надо же возвращать долг Пиркгеймеру. Приобрел для себя сочинения Евклида, хотя книга стоила немалых денег. Но это не расточительство. Пора браться за ум и начинать строительство своего здания. Евклид — первый камень в его основании.
В раннее февральское утро 1507 года, въехав на холм, с которого еще можно было видеть Венецию, остановил Дюрер коня и оглянулся. Город скрывался за выползавшим на берег туманом. Прощаясь с нюрнбергским мастером, Венеция не пожелала открыть своего лица. Вспомнились слова Андреса: морская республика умеет хранить свои тайны.
Тяжело вздохнув, Дюрер поворотил коня в сторону гор…
Ровно через год, презрев все предостережения, в том числе и дюреровские, все сообщения, что Венеция готова к войне, а ее население, кроме ненависти, никаких иных чувств к германскому императору не питает, Максимилиан со своими ландскнехтами вторгся в Италию. Он шел на соединение с французским королем и папой Юлием II. Триумвират надеялся навсегда покончить с заносчивой владычицей морей, мешавшей им. Венеция встала как один человек на защиту своей свободы, В кровопролитных сражениях ее войска остановили императорскую армию и, не дав ей соединиться с союзниками, разгромили.