Дьюри
Шрифт:
…и вышел. Дьюри же, улыбнувшись глазами, сказал:
— Устала… Ты очень красивая, О. Оля… Где будешь спать, Оля? Самая теплая комната здесь — Милиена. Кровать большая — вам хватит… Ложись пока там — а завтра будет видно…
Что будет видно завтра? Завтра вам воочию станет понятно, что я не то, что надо…
— Вы очень добры, принц Харзиен… — ответила я.
— Почему-то от тебя мне не хочется слышать эти слова… Спокойной ночи, О…
"Спокойной ночи… Спокойной ночи… Ты очень красива, О…", — повторяла я его
Мальчик спал на спине, широко раскинув руки. И когда я уже засыпала, его ручка схватила мою… и замерла.
Спи, маленький…
В комнате было очень темно. Беспокойные мысли надоедливо толклись в моей голове, не давая уснуть… Под пуховым одеялом было очень жарко… И белое напудренное лицо Сато виднелось в темноте… Жалкие всхлипывания слышались в звенящей тишине… Сато плакал… Он протягивал мне свою оторванную руку и жаловался на темного Ангерата… А рука Сато протягивала мне флейту… Она твоя… Она твоя… Она твоя… И казалось мне, что этот голос я никогда не слышала…
Часть 3
1
…Солнечные блики пляшут на воде в пруду. Рябь от легкого теплого ветра бежит от берега. В старом парке людно и шумно. Все скамейки заняты. Детский смех, размеренные разговоры… Мне здесь лет пять, не больше. Платье в мелкий голубой цветочек с рюшами и крылышками… Отчего-то я знаю, что мама шила мне его сама. Мама здесь же, вон она — в батистовой, легкой блузе, в молочного цвета юбке, которую я очень любила примерять перед зеркалом, натянув ее подмышки, и говорила "мама… я Золушка…", а мама смеялась и отвечала: "конечно, ты — моя маленькая Золушка".
Я иногда оглядываюсь на нее, вижу ее и опять принимаюсь подметать в своем доме. Дом мой огорожен четырьмя палочками, там у меня хранятся очень важные вещи: ведерко для песка, пупсик, носовой платок, который сейчас укрывает Ирочку, моего пупса, и дудка… Дудку, серую, почерневшую в некоторых местах, я таскала везде за собой, и теперь она стояла рядом с Ирочкой, выполняя роль стража.
Закончив подметать дом, я поворачиваюсь к маме, и кричу:
— Мама, смотри, у меня порядок в доме…
В эту минуту за моей спиной, я сейчас это вижу отчетливо, словно мне кто-то показывает его, появляется человек. Странное, очень белое лицо, белая мучнистого цвета рука протягивается к моему дому, и забирает самое важное из него — старую дудку… Она исчезает мгновенно в кармане прохожего, я оборачиваюсь, замечаю пропажу и еще некоторое время вижу его высокую фигуру в толпе, кричу маме, она подходит, но прохожего уже и след простыл…
— Мы купим новую дудочку, Олюшка, не плачь…
Но я горестно мотаю головой и говорю сквозь слезы:
— Нет, мне нужна моя дудочка…
…Я проснулась. Сквозь плотно задернутые шторы пробрался солнечный луч. Разрезая ночной сумрак комнаты на две части, он прочертил светлую полосу на стене, на лице Сато… Клоун поднял голову и посмотрел на меня:
— Доброе утро, Олие, — проскрипел он.
Я улыбнулась, хоть какое-то неприятное чувство и шевельнулось во мне при звуке его голоса. И обернулась к Милиену. А его не было. Одеяло было откинуто, вместо Мильки валялся его длинный синий носок.
— Милиен… — позвала я, вытянув шею, думая, что тот сидит, спрятавшись, где-нибудь за высокой кроватью.
Тишина. Голова Сато была по-прежнему запрокинута, словно она, откинувшись, так и повисла на мягкой тряпичной шее.
Я снова посмотрела на него, уже внимательнее. Но его синие, почти круглые глаза ничего не выражали, а улыбка до ушей показалась мне на этот раз какой-то отчаянной. Иногда, когда человек вот так очень уж ярко улыбается, на него бывает больно смотреть. Вот и мне было отчего-то больно смотреть на милькиного клоуна…
Да, комната была пуста. Если не считать Сато… А не считать его я уже не могла.
Посмотрев на себя и свою мятую одежду, я, вздохнув, решила сегодня же обратиться с просьбой к Брукбузельде подыскать мне хоть что-нибудь. И, зачем-то поправив голову клоуна, вышла из комнаты.
Спустившись вниз, я нашла Брукбузельду на кухне. В кастрюльке пыхтела каша, большой, с начищенными боками чайник шумел во всю, горка золотистых оладий на белом блюде исходила теплым духом молока, муки и масла…
Стащив одну оладью, ткнув в стоявшую рядом в миске сметану, я засунула ее в рот… Брукбузельда оглянулась на меня и рассмеялась.
— Проголодалась? Бери чашку, наливай чай…
Обхватив большую белую кружку руками, я некоторое время следила за прыгающим зайчиком на янтарной поверхности чая и таскала одну за другой оладьи.
Брукбузельда, шикнув на поползшую было из кастрюльки кашу, и, вернув ее тем самым в родные берега, наконец, сняла ее и отставила на край печи — допревать.
— Где все, Бру? — спросила я ее, когда она подсела ко мне, сложив руки перед собой на столе.
Была она вся такая аккуратненькая, круглолицая… Светлые длинные волосы были подобраны кверху шпильками. Она опять засмеялась. Небольшие ее глаза, лучистые и добрые, смотрели на меня открыто… От этого взгляда мне становилось понемногу легче, странный сон и жуткий Сато со своим утренним приветствием отступали.
— Принц Милиен, только проснулся, сразу потащил Никитари в конюшню. Он так расстроился, что вчера его не разбудили, а унесли спать… — полная ручка Брукбузельды поправила видный только ее глазу непорядок в ряду тарелок и ложек на столе, — а король еще не появлялся… — добавила она очень сдержанно. И осторожно сказала: — Мне Никитари сказал, что ты из Асдагальда.