Дзен футбола
Шрифт:
– Хотите знать, как делается вобла? Кто же* не хочет.*
Неудивительно, что я держал все 90 томов • под рукой, пока в кабинете не просели балки. I
Воспользовавшись тревогой, жена бросилась \ в атаку. Я сопротивлялся, как мог:
– Что значит «читал»? Что значит «знаешь,* чем кончится»? А родной изгиб сюжета? А то • место, где Джордж уронил в Темзу свою рубаш- t ку, думая, что она чужая?*
Но перед угрозой строительного коллапса* жертвы были неизбежны. Прощаясь, я три дня I составлял «список Шиндлера». Остудив сердце j и спрятав от греха подальше любимый Сталин- «ский раритет - «В Нью-Йорке левкои не пах- • нут», я углубился в самые пыльные полки. Обре-» ченных
Дело не в том, что я их не люблю, суть в том, t что их мало надо. Хорошего стихотворения хва-» тает надолго, в идеале - навсегда. Поэтому я бе- • ру стихи в горы: спрессованное, как гороховый t концентрат (отрада пионерского туриста), чте- «ние. Остальные читаю дома - даже во сне. Зна-» ющее грамоту подсознание Фрейд бы назвал ин-* версией природы, но мне нравится этот вывих «души, позволяющий и ночью не расставаться с автором.
Новичком я презирал Белинского за то, что он, простодушно переписывая полюбившееся, еще кручинился: «Всего пересказать нельзя». Сегодня я его понимаю. О книгах надо писать, как о людях. Лучше всего мы помним тех, кто подставил подножку, вывел из себя и привел к иному. Даже лишенная событий жизнь испещрена такими встречами.
Пожалуй, только это и называется критикой. Другим занимаются евнухи. Не в силах любить, они знают о книгах все, кроме главного. Еще глупее те, кто читает, чтоб стать умнее.
– Эрудиция? Есть, чем хвастаться. Знания, подаренные любовью, не требуют усилий: найдите в мире мальчишку, который бы не знал, что такое угловой.????,? •? •, 4ntHl\ -,.?,,;«?«-и'.й' -к,,:, л,,:-и;.,;,((.,'…; •;;•.,…
*
тобы полюбить индейку, надо ее уви- I деть - живую и дикую. Однажды в лесу я* чуть не наступил на нее и рад, что этого не еде- % л ал. Возмущенная птица вскочила на могучие,* как у страуса, ноги, вытянула шею, развернула • крылья и с гневным клекотом бросилась в ата-» ку. С испугу она мне показалась размером с ло-» шадь. Но и потом, когда мы уладили отноше-* ния, я не переставал поражаться ее статью.* В диком индюке нет ничего от курицы. Индей-* ки быстро бегают, неплохо летают и часто де-* рутся. Особенно холостяки, которые размножи-» лись в нью-йоркских окрестностях, и, чувствуя» себя тут хозяевами, вовсю гоняют белок, канад-* ских гусей и даже енотов.»
Конечно, сегодня американцы обычно име- I ют дело с замороженными тушками из супер-* маркета. Но началось-то все как раз с диких» птиц, спасших пилигримов от голодной смерти.* Память об этом придает традиционной жаре-* ной индейке на праздничном столе ритуальное значение. Это мясистая версия манны небесной, которую Бог, как считали благочестивые пуритане, послал праведникам, чтобы ободрить их в дни тяжелых испытаний.
В отличие от других мифов, этот мы не должны принимать на веру. История сохранила документированные свидетельства о самом первом Дне Благодарения.
Пилигримов принято называть духовными отцами нации, а их скромное торжество стало самым интимным праздником Америки. Уже четвертый век, в четвертый четверг ноября, в каждом американском доме разыгрывается мистерия на манер тех, которые знала и любила средневековая Европа. Сходство идет дальше, ибо в День Благодарения воспроизводится ключевой эпизод священной истории американского народа. В этот день выходцы из Европы заново скрепляют магическую связь с землей Нового Света.
Народы Старого Света растеряли свои корни в седой и легендарной древности. Их происхождение всегда находится за пределами документа, вне истории. Американцы же по именам знают своих предков, по дням и часам могут перечислить события своего прошлого. Нация, которая помнит свое рождение, так же необычна, как человек, вспоминающий обстоятельства своего появления на свет.
Приехав в Новый Свет, Набоков написал своей горячо любимой сестре письмо с признанием в любви к Америке. Кончалось оно так: «Страну эту я люблю. Наряду с провалами в дикую пошлость, тут есть вершины, на которых можно устроить прекрасные пикники».
Может быть, лучший из таких «пикников» - День Благодарения. Из всех американских праздников лишь он стал моим. Я, конечно, люблю Рождество, но мы с семьей его отмечали и в России. В этом была некая фронда, приближающая к Западу. Тем более что в Риге, где я вырос, рождественские традиции жили и в советское время.
Языческий хеллуин я научился праздновать уже в Нью-Йорке, но ничего специфически американского в нем нет: черти - везде черти. А вот 4 Июля так и остался для меня добавкой к уик-энду - праздник чужой революции, день ненашей независимости.
Зато последний четверг ноября - уж точно красный день в календаре любого эмигранта. Этот интимный праздник будто бы специально приспособлен для выяснения личных отношений с Новым Светом. Что я, собственно, постоянно и делаю. Дело в том, что об Америке очень трудно писать честно. Нам ведь только кажется, что искренность - продукт волевого усилия. Чаще добрых намерений ей мешает беспомощность, дефицит даже не опыта, а концептуальных конструкций, выстраивающих его в умопостигаемый и внятный отчет. То, что я живу в этой стране треть века, скорее мешает, чем помогает.
Иногда мне кажется, что раньше я знал Америку лучше. Издалека она ничем не отличалась от всех стран, где я не бывал, - ведь я вычитал ее из книжек.
«Говорить о жизни на основании литературных произведений, - писал Роман Якобсон, - такая благодарная и легкая задача: копировать с гипса проще, нежели зарисовывать живое тело».
Книги мало что говорят о жизни, потому что они не имеют с ней дела - писателей интересует не норма, а исключения - Отелло, Макбет, Моби Дик…
В сущности, переезд через океан изменил ситуацию меньше, чем должен был бы. Даже живя в стране, я чаще всего сужу о ней по отражениям. Иногда умным, как в «Нью-Йорк тайме», чаще простым, как Голливуд. Самое сложное - проникнуть в обычную жизнь. Прозрачная, как оконное стекло, она не оставляет впечатлений.
Вспоминая сотни страниц, которые я написал об Америке, я поражаюсь тому, как в них мало американцев. Все больше - география с историей. Моя Америка пуста и прекрасна, как земля в самые первые дни творения.
«Америка, - говорил философ Сантаяна, - великий разбавитель».
На себе я этого не заметил. Видимо, есть в нашей культуре нерастворимый элемент, который сопротивляется ассимиляционным потугам.
Америка, впрочем, никого не неволит. Она всегда готова поделиться своими радостями - от бейсбола до жареной индюшки, но и не огорчится, если мы не торопимся их разделить: свобода.