Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
360
361
362
363
364
365
366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376
377
378
379
380
381
382
383
384
385
386
387
388
389
390
391
392
393
394
395
396
397
398
399
400
401
402
403
404
405
406
407
408
409
410
411
412
413
414
415
416
417
418
419
420
421
422
423
424
425
426
427
428
429
430
431
432
433
434
435
436
437
438
439
440
441
442
443
444
445
446
447
448
449
450
451
452
453
454
455
456
457
458
459
460
461
462
463
464
465
466
467
468
469
470
471
472
473
474
475
476
477
478
479
480
481
482
483
484
485
486
487
488
489
490
491
492
493
494
495
496
497
498
499
500
501
502
503
504
505
506
507
508
509
510
511
512
513
514
515
516
517
518
519
520
521
522
523
524
525
526
527
528
529
530
531
532
533
534
535
536
537
538
539
540
541
542
543
544
545
546
547
548
Приключения казахского акына в советской стране
(Статьи и материалы)
Константин Богданов
Аватар Джамбула
(вместо предисловия)
Весной 2009 года в российских СМИ промелькнуло сообщение о том, что в Санкт-Петербурге на памятнике Джамбула, что стоит в переулке его же имени, появилась трещина[1]. Бронзовый акын с домброй в руках был поставлен в сквере в переименованном в его честь переулке в 2003 году, к 300-летию Петербурга, и служил с тех пор своеобразным аттракционом для местной детворы, демонстрировавшей на нем навыки скалолазания. Последние, судя по всему, и стали причиной трещины, внесшей в дальнейшую судьбу монумента элемент непредсказуемости. Событие, постигшее оскульптуренного Джамбула, можно счесть при этом символическим. Тучи над Джамбулом сгущались и раньше: в 1997 году топонимическая комиссия комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга приняла решение о возвращении переулку Джамбула его исторического названия Лештуков, существовавшего с 1780-х по 1952 год и происходящего от фамилии лейб-хирурга Елизаветы Петровны Ивана Ивановича (Иоганна Германа) Лестока, владевшего здесь некогда участком земли. Решение комиссии было подписано губернатором В. А. Яковлевым, но под давлением казахской диаспоры города, засыпавшей комиссию протестующими обращениями, было отменено, и переименование не состоялось. Переулок остался переулком Джамбула[2]. Сегодня ничто не мешает задаться вопросом, надолго ли, но можно быть уверенным, что если питерская топонимика и впредь сохранит имя Джамбула, то причиной этому будет не столько память о казахском аэде, заслужившем свое место в истории города стихотворением о подвиге ленинградцев в годы блокады («Ленинградцы, дети мои»), сколько дипломатические реверансы России и Казахстана, сопровождаемые обоюдным признанием своих культурных героев.
Пересмотр идеологических и культурных ценностей затронул после перестройки конца 1980-х — начала 1990-х годов едва ли не все аспекты советской истории. Применительно к Джамбулу о таком пересмотре говорить еще рано — личность поэта по-прежнему окружена догадками, препятствующими созданию взвешенной биографии одной из знаковых фигур советской культуры. Настоящий сборник статей задумывался как опыт посильного приближения к такой биографии со стороны русскоязычной репрезентации Джамбула Джабаева. Пользуясь современными интернет- и киноаналогиями, можно сказать, что речь в данном случае идет об аватаре Джамбула — о том образе, который создавался и предъявлялся советской идеологией к его русскоязычной адаптации. Но каким был Джамбул на самом деле? Каким был казах Джамбул — акын, о котором хорошо известно, что он не знал русского языка[3], но плохо известно то, что он действительно знал и о чем он действительно пел?
«Открытие» творчества казахского аэда для советского читателя связывается с именем Павла Кузнецова, опубликовавшего в 1936 году первые переводы песен Джамбула. Но Джамбул не был единственным открытием Кузнецова. За два года до появления в газете «Правда» публикации песни Джамбула «Моя родина» в Алма-Ате в переводе Кузнецова был издан сборник произведений еще одного казахского аэда по имени Маимбет. Тематически и стилистически песни Маимбета, славившего Сталина и клявшего «врагов
В 1935 году в «Казахстанской правде» была опубликована великолепная поэма акына Маимбета «Песнь о Асане Кайгы» в русском стихотворном переводе Павла Кузнецова. Это было, в некоторой степени, событие. Таких удачных переводов раньше не было. <…> Через некоторое время в «Казахстанской правде» появилась вторая стихотворная поэма Маимбета «Сказание о Жеруюк» в переводе П. Н. Кузнецова. <…> Опять было много высказываний и впечатлений. Но тут прошла волнующая весть о предстоящей в мае 1936 года декаде казахской литературы и искусства, и все другие события сразу отошли на задний план. Казахское искусство и литература впервые в истории будут десять дней в центре внимания столичной общественности. Повод для волнения более чем достаточный. Прошли уже в напряженном труде первые месяцы 1936 года, когда пришла из Москвы телеграмма Л. И. Мирзояна, обязывающая срочно найти акына Маимбета, привести его в порядок, хорошо одеть и включить его в состав делегации Казахстана с тем, чтобы он сочинил поэму в честь Сталина с русским переводом П. Кузнецова. Организационными вопросами декады занимался зампред Совнаркома Алиев. Он немедленно созвал совещание с одним вопросом: где найти Маимбета? <…> Решили спросить Кузнецова. <…> Кузнецов сообщил, что когда он ехал на машине из Актюбинска в Кзыл-Орду, то по пути встретил где-то на полустанке утомленного, запыленного человека. Этот человек был бедно одет и зарабатывал себе хлеб насущный тем, что пел под домбру свои импровизации. Его звали Маимбет. Он якобы скрывался от секретаря Актюбинского обкома партии Досова, который хотел отправить его в психиатрическую больницу. <…> Тогда срочно запросили Кзыл-Ординскую психиатрическую больницу: не поступал-де, мол, к вам такой худой, запыленный человек по имени Маимбет. Больница сообщила: нет, не поступал. А время шло. В перспективе уже виднелся апрель, а никаких следов загадочного Маимбета никто не смог обнаружить. Надо было срочно что-то предпринять. Заседания у Алиева проходили при малярийной температуре. Времени почти не оставалось. Уже стало ясно, что поиски Маимбета безнадежны. Был ли в действительности Маимбет или не был, но сейчас, в этот момент аварийно-срочно был нужен опытный, авторитетный казахский акын. <…> Назывались имена известных акынов в Карагандинской, Акмолинской и Актюбинской областях, но кто-то вдруг предложил: «Зачем искать так далеко, когда тут рядом, в Кастеке, живет старик, хороший акын, его весь наш район знает. Ему, однако, уже за 80, но он еще бодро ездит на базары. Зовут его Джамбул»[8].
Стоит заметить, что мемуар Брусиловского делает правдоподобнее известный рассказ Шостаковича о Джамбуле в пересказе Соломона Волкова (и соответственно отчасти меняет оценку самой книги Волкова как сплошной мистификации):
Один мой знакомый композитор рассказал мне историю — необыкновенную и обыкновенную. Обыкновенную — потому что правдивую. Необыкновенную — потому что речь в ней все-таки идет о жульничестве прямо-таки эпохальном. Композитор этот десятилетиями работал в Казахстане. Сам он хороший профессионал, окончил Ленинградскую консерваторию, как и я, по классу Штейнберга, но годом позже. В Казахстане он очень пошел в гору. Был чем-то вроде придворного композитора. А потому и знал многое, что от непосвященных скрыто. <…> Русский поэт и журналист, работавший в 30-е годы в казахской партийной газете (она выходила на русском языке), принес туда несколько стихотворений. Сказал, что записал их со слов какого-то народного певца-казаха и перевел. Стихи понравились. Напечатали. А тут как раз готовилось торжество великое: показ достижений казахского искусства в Москве. Партийный руководитель Казахстана прочел стихи «неизвестного поэта» в газете. И дал команду: разыскать. Кинулись к журналисту: где твой поэт? Тот стал отнекиваться. Видят: парень соврал. А из беды-то надо выходить. Кто-то вспомнил, что видел подходящего живописного старика: играет на домбре и поет, на фото должен получиться хорошо. По-русски старик ни слова не знает, конфуза не будет. Просто надо ему дать ловкого «переводчика». Так разыскали Джамбула[9].