Джаваховское гнездо
Шрифт:
Селим молчит. Только грудь его вздымается высоко под серым сукном бешмета. Вспоминается ему зеленая сакля, белоголовая девчонка — враг Селтонет и строгое запрещение «друга» проникать в тайну сакли.
Он вздрагивает.
Селтонет улавливает его колебание.
Ядом полны ее слова, когда она говорит:
— Ты боишься. Ха-ха! Джигит!
— Я!
Гордо выпрямляется тоненькая фигурка. Сверкают черные глаза.
— Ты, верно, забыла, что я, как и ты, из Кабарды! — звучит надменный ответ Селима.
Помолчав же, прибавляет:
— Сделаю
Щелк! Щелк! Щелк!
Заряд за зарядом. Белая с черными кружками цель вся уже пестреет от пуль.
Князь Андрей обучает стрельбе питомцев Нины. Сандро, с нахмуренными бровями и с закушенной губой, метко, почти без промахов попадает в цель. Он немного волнуется, как и Селим. Что же касается Валя, то он представляет из себя чудо спокойствия. И по обыкновению «мажет», по словам князя Андрея.
— Нет, мальчуган, ты куда героичнее с циркулем и масштабом, нежели с винтовкой или револьвером, — смеясь, замечает он.
— Ну, конечно, — соглашается Валентин, — и я утешаю себя мыслью принести пользу человечеству, сидя за письменным столом в кабинете.
— Браво, Валь, браво!
Под развесистыми ветвями старого каштана Люда дает девочкам урок французского языка и рассказывает о Викторе Гюго, какой это был великий гений.
— Он бессмертен. И будет таковым до скончания мира! — звучит голос Люды.
Даня, задумавшаяся, унесшаяся куда-то помыслами вдаль, мечтает:
«Бессмертие! Слава! Это так прекрасно и редко! Может быть, то и другое ждет и меня. А „друг“ и Люда, и Маруся, Гема, все они такие плоские. Они не понимают меня, не ценят. Не могут понять, что Даня — не как все они, что она особенная, талантливая. Да! Она умрет и зачахнет в этом ужасном, глухом, тихом гнезде».
— Даня! — будит девочку неожиданный вопрос Люды, — в котором году умер Виктор Гюго?
— В котором?
— Ну да, повтори! Я только что сказала. Ты опять мечтаешь, Даня. О чем?
Щеки девочки вспыхивают. Сказать? Сказать им всем громко, в голос, о том, как далека она, Даня, от них, какая она особенная, талантливая, избранная душа?
Но разве они поймут?!
И Даня молчит упрямо.
Ах, эти уроки, эти нотации. Нет, она должна вырваться на волю, к прежней праздной, счастливой, довольной жизни, полной бури, красивой бури, успеха, славы и грез.
Ночь. В спальне девочек тихо, совсем тихо. Луна-красавица заглядывает в комнату. А кругом такая томительная духота.
Дане не спится. Весь вечер она играла нынче. Ее арфа стонала и плакала, как никогда. Все гнездо слушало ее, завороженное игрою. И только «друг»-княжна подошла и сказала:
— Довольно!
Так сухо, коротко, точно отрезала.
— Довольно! Нужно прежде хорошенько выучить ноты, теорию, чтобы быть настоящей артисткой. По слуху играть нельзя!
Даня оскорбилась. Потом думала сердито и долго опять о том же, все об одном.
«Ну, да, она завидует мне. Завидует, как и Селтонет».
Весь вечер черные глаза татарки не покидали ее лица. И всякий раз, как встречалась с ними взором Даня, угодливо, ласково, затаив что-то темное в своей глубине, они улыбались ей.
Княжна Нина говорила в тот же вечер с тетей Людой, и Дане удалось подслушать эти слова.
— Даня тщеславна и с большим самомнением вдобавок. Упаси Боже захваливать ее и льстить… Мы ее только погубим этим.
Ага, вот оно что!
Досадно им, что она, Даня, такая талантливая, юная. Она, Даня, а не «друг», не эта требовательная, строгая и суровая княжна!
Мысли вихрем закружились в голове девочки, недобрые, мучающие, трепетные мысли. А тут еще эта ночь, душная, знойная, вся насыщенная ароматом роз.
Неожиданно чья-то белая фигура обрисовывается в лунном свете.
— Ты не спишь, розан души моей?
И черные глаза Селтонет впиваются, не мигая, в лицо Дани.
— Можно посидеть около тебя?
— Сидите, если вам не скучно.
— Скучно? С тобой! Нет, видно, ты не знаешь моего сердца! Это ничего, что сердита подчас бывает Селтонет. Душа у нее, как у горной голубки. А мысли насквозь она читает в сердце твоем.
— В моем сердце?
Даня поднимается на локте и насмешливо улыбается. При бледном свете ночника ее хорошенькое личико кажется таким поэтичным, нежным. Селтонет смотрит на товарку, невольно любуясь ею, потом говорит шепотом, наклоняясь к самому лицу Дани:
— Душно полевой гвоздике среди тюльпанов и роз! Хочется на волю бирюзовым глазкам. Хочется жить свободно, как жилось до сих пор. О, Селтонет это знает. Все знает. Знает, что красоточка-джаным тоскует по шумной веселой жизни, что душеньке синеокой иначе бы следовало пожить. Нельзя запирать соловья в клетку. Нельзя рыбу вынуть из воды. О, Селтонет понимает, отлично понимает и помочь хочет, и может помочь красавице.
Сначала Даня слушает одним ухом, небрежно, тупо. Можно ли довериться словам льстивой татарки, словам завистливого врага? Но мало-помалу шепот Селтонет захватывает ее. Она, эта Селтонет, действительно точно читает в мыслях и душе.
Что-то похожее на надежду просыпается в уме девочки.
Может и хочет помочь?
— Чем же вы можете мне помочь, Селтонет? — Теперь уже нет насмешки в голосе Дани. Надежда окрыляет ее.
Вместо ответа татарка кладет на плечи Дане свои тонкие смуглые руки.
— Ты веришь княжне? Любишь ее? — спрашивает она так тихо, что ее едва-едва можно понять.
Даня покачивает головою.
— Нет. По-моему, она собрала здесь всех вас для того, чтобы люди говорили: «Как добра княжна Нина Бек-Израил!» Но она не добрая, нет, если губит, душит таланты, мешает другим жить и пользоваться радостью и успехом.