Шрифт:
Я - из тех, кто умеет летать.
Два поворота, поддержка, сальто, бьет в глаза слепяще-синим антиграв, пальцы сами находят нужные комбинации на джойстике. Раз-два-три-четыре-три-четыре. Сальто вниз, прохожу в миллиметре от пола, антиграв взвизгивает на пределе слышимости. Поворот, степ-энд-гоу, раз-два-три-четыре...
Зеркальные стены отражают пеструю фигуру, мечущуюся в световых лучах над призрачным свечением антиграва. Уже не человек: пестрота тропической птицы, легкость мотылька, стремительность молнии. То застывая причудливой скульптурой, то рассыпаясь мгновенным
Раз-два-три-четыре-три-четыре...
Антон Винг медленно опустился на потухающие синие квадраты. Зеркала, лишенные магических отсветов антиграва, послушно отразили гибкую фигуру танцора с усталым растерянным лицом. Сейчас в нем не виделось и сотой доли той легкости, с которой тренированное тело повиновалось разуму в танце. Только усталость и что-то еще... Боль?
Он долго нежился под веером микроскопических капель, дарующих расслабленность натруженным мышцам. Потом так же неторопливо одевался, смакуя прикосновение мягкой ткани к коже. И только осознав, что нарочно тянет время, обругал себя за малодушие и стремительно преодолел пустоту коридоров, отделяющую его от Сирилл.
Хрупкая фигурка с поникшими плечами съежилась на узком табурете. Острые локти ткнулись в подоконник, тонкие пальцы сплетены под подбородком. Вся поза выражает чуть ли не отчаяние. И хуже всего осознавать, что именно он тому виной.
Ну, не совсем он. Его неуемная тяга - летать.
Антон присел рядом, невесомо опустил руку на худенькое плечо, попытался выдержать бодрый тон:
– Как ты, мотылек? Опять нет настроения тренироваться?
Она недовольно дернулась, не отрывая неподвижного взгляда от буйной зелени парка за окном. Винг попытался притянуть ее к себе.
– Ну же, Сирилл, маленькая моя. Все будет хорошо, вот увидишь. У нас еще четыре дня, программа обкатана, зал знакомый. В конце концов, не такого уж высокого уровня чемпионат...
Сирилл отчаянно замотала головой, высвобождаясь из его рук. Отпрянула напуганным зверьком к стене, стиснула до хруста пальцы.
– Я не могу больше!
– голос ее надрывно звенел, губы прыгали.
– Слышишь, не могу!
Он поднялся, чувствуя себя неуклюжим и бестолковым.
– Мотылек, ты просто устала...
– Да, я смертельно устала! Я человек, а не муха, можешь ты это понять, сумасшедший летун? Я хочу чувствовать все свои 44 килограмма на земле, а не болтаться под потолком, как пузыри!
Она срывалась не в первый раз за пятнадцать лет их совместных выступлений и за шесть - супружества. Повод был одним и тем же, а причин становилось все больше. Ни одной золотой медали за последние годы, участившиеся отказы оборудования, все больший риск. Все меньше спорта, все больше шоу, искусственно заниженные оценки...
Наверное, просто у нее не было такого мощного стержня, заставляющего плевать на неудачи и терпеливо карабкаться по вертикальной стене к успеху. Она не так уж жаждала высоты, она просто его любила. И потому порой
– Я не могу видеть эти судейские рожи! Проклятый антиграв!
– она уже рыдала в голос, и Антону, наконец, удалось ее обнять. Узкая спина содрогалась в его ладонях.
– Я устала летать... Я не могу...
Он усадил ее к себе на колени, покачивая, как ребенка, зарывшись лицом в каштановые джунгли волос, пахнущих летним дождем. Она всхлипывала все тише, разом утомившись вспышкой, доверчиво прижималась к его груди. И он бормотал, сам искренне веря в свои слова:
– Все будет хорошо, только не плачь. Турнир - это ерунда, я отзову заявку. Если хочешь, я пойду в тренеры, ты будешь сидеть дома, растить цветы. Или хочешь, мы уедем к морю. Там вообще нет антигравов и никто не танцует джайв. Только не плачь...
А ведь неспроста, наверное, пузыри подарили человечеству в числе прочего антиграв. Называющие себя японски звучащим словом "хэекати" с японской же непроницаемостью полупрозрачных физиономий - сколько они уже присутствуют на Земле? Четверть века, вроде бы. Во всяком случае, появились они еще до Антонова рождения, он принадлежит к поколению тех, чье существование сделалось легким и комфортным благодаря удивительным технологиям - подарку хэекати.
Человечество вопило от восторга: как же, иная высокоразвитая цивилизация спешит помочь младшим братьям по разуму. Долгожданный контакт! То, что пришельцы оказались похожими на связки воздушных шариков и перемещались исключительно по воздуху, да еще с комичной солидностью - только добавляло им симпатичности в глазах обывателей. Действительно, какие лапочки!
Им пытались дать прозвища: в прессе мелькали всяческие "парящие", "невесомые". А в результате осталось только не слишком уважительное "пузыри".
Они были щедры: человечество не могло и мечтать о таком обилии обрушившихся на него технологий. От лечения любых болезней и тривиального способа накормить всех голодных до синтеза невиданных доселе материалов и безопасного расщепления ядерных отходов. Пузыри превосходили землян во всем - и всем радушно делились. Они не делали различий между полуголыми африканскими аборигенами и европейскими учеными-снобами: если каким-то правительствам это и было не по душе, они не подавали вида.
Отныне благосостояние любого почти не зависело от его качеств и стремлений. Каждый имел кров и мог не заботиться о хлебе насущном, оздоровленные организмы работали, как часы, в течение долгих лет. Облагодетельствованное человечество впало в долгожданную нирвану.
Машинально перебирая мягкие пряди волос Сирилл, целуя ее мокрое от слез осунувшееся лицо, Антон всерьез обдумывал уход из спорта. Сирилл права: в последнее время их преследуют неудачи, и хотя пока удавалось избежать травм, стоит ли доводить дело до грани? Если подумать, он мог бы стать артистом: он танцор высочайшего уровня, такого с восторгом примет любая шоу-площадка. Ну а жена будет приходить на его выступления, после они станут неторопливо возвращаться по зеленой аллее к дому, не вычисляя в очередной раз причины проигрыша, а просто болтая о всякой ерунде.