Джаз
Шрифт:
Четвертый раз был, когда я привел жену на железнодорожную станцию в Риме, это ее родные места, и мы купили билет в экспресс «Южное небо». И поехали под северное. Правда, пока мы уселись, нас гоняли пять раз из вагона в вагон, по «закону Джима Кроу» [18] .
Мы поселились в доме у железной дороги в Тендерлойне. Вайолет пристроилась убирать квартиры, а я чем только ни занимался, и кожу выделывал на обувь для белых, и сигары скручивал: набьемся в комнату и вертим табачные листья, а нам в это время читают что-нибудь. Вечером чистил рыбу, днем туалеты. Это потом уж я в официанты пошел. Ну а как мы вырвались с вонючей улицы Малбери в Маленькой Африке, а потом и с Западной 53-й с ее людоедскими крысами, и переехали на окраину, я уж было подумал, что остепенился и больше меняться не буду, куда уж после пяти-то раз.
18
Джим Кроу – презрительная кличка негра, по имени персонажа песни Томаса Райса (1808-1860). «Закон Джима Кроу» – практика расовой дискриминации в США (при приеме на работу, в общественном транспорте и т.п.).
Ни свиней, ни коров там уже и духу не было, а на месте маленьких дрянненьких ферм – не сравнить с участком, который я чуть было не купил – строили новые дома, и сплошняком и отдельно стоящие с большими дворами и огородами. Раньше цветному рядом с теми домами лучше
Платили-то немного, но чаевые мне в карман так и сыпались – как пеканы [19] в ноябре.
Квартплата все лезла и лезла вверх, у нас на окраине мясо в два раза подорожало, а в центре, где белые живут, цены ничуть не выросли, так что мне пришлось искать приработок, и я завел небольшое побочное дело, стал продавать в своем районе продукцию «Клеопатры». В общем, жили мы неплохо, Вайолет бросила уборку и только прически делала.
Ну вот, добрались и до лета 1917. Так мне белые врезали по башке трубой – я уж точно заново родился. Чуть не убили. Просто повезло, что один попался жалостливый и не дал им добить меня. А многие другие оказались не такие удачливые. Толком не знаю, с чего начались беспорядки. Может, и вправду, что писали в газетах, да мне и официанты в гостинице говорили, и Джистан, будто все вышло из-за того сборища, на которое рассылали белым приглашения, чтобы пришли и посмотрели, как цветного будут живьем на огне поджаривать. Джистан сказал, что заявились тысячи. Еще он сказал, что у всех просто уже накопилось, и не одно, так другое обязательно бы случилось. Во время войны цветных нанимали на работу толпами. Негры как с юга стали уезжать, тамошние работяги из белых рвали и метали, на север приехали, опять плохо – тут бедняки недовольны.
19
Орех, растущий на одноименном дереве, символ штата Техас.
Кое с чем я и раньше сталкивался. Два моих брата. Ох и досталось им. Миссис Рода тогда чуть не умерла. Потом еще про одну девчонку. Гостила у своих в Кросленде. Совсем девчушка. Здесь-то по-другому, если один возмутится, то за ним сотня встанет.
А в тот-то раз вот что вышло: бежали мальчишки, маленькие совсем, я увидел, как один упал, ну и подошел к нему. Все остальные беспорядки уже были без меня: мы с Вайолет лечили мою разбитую голову. Однако выжил. Может, поэтому через два года и принял седьмую перемену, когда топал как дурак по улице за триста шестьдесят девятым, прошел с ними весь марш от начала до конца, как придурок какой. Не припомню, чтобы я до этого танцевал на улице, а тут выплясывал со всеми вместе. Я уж было думал, что эта перемена последняя. Во всяком случае, она была самой лучшей. Война позади, и, глядя на цветных солдат из триста шестьдесят девятого, я был такой гордый, что сердце чуть не лопалось на части. А я еще и работу новую нашел, Джистан помог, в другой гостинице, где на чай давали не мелочью, а все больше бумажками. В общем, достиг. В 1925 мы все достигли. А потом Вайолет начала на ночь куклу баюкать. Слишком поздно. Хотя я понимал ее. В некотором роде.
Поймите меня правильно. Я вовсе не виню Вайолет. Это целиком моя вина. От и до. Мне никогда не забыть, что я сделал с этой девушкой. Никогда. Слишком часто я менялся. Этот последний раз был лишний. Можно даже сказать,
что я всю жизнь был Новым нeгpoм [20] . Но ни одна из этих перемен, ни все, что я пережил, не подготовили меня к ней. К Доркас. Мне будто опять двадцать сделалось, как в Палестине, когда я в первый раз утолял свой мужской аппетит под грецким орехом.
20
Новые негры – интеллектуальное и политическое движение в Гарлемском Ренессансе 1920-х годов.
Всех тогда удивило, что мы уехали, я и Вайолет. Говорили, что в городе, мол, жить одиноко, но что мне одиночество, думал я, если я привык быть в лесу и к тому же прошел выучку у самого лучшего на свете охотника. Душа с него вон, с этого одиночества – я же деревенский парень. Откуда мне было знать, как восемнадцатилетняя девушка действует на взрослого мужчину, у которого жена спит с куклой? Я узнал такое одиночество, какого даже и представить себе не мог в самой дремучей чаще, где на пятнадцать миль ни единого человека или на берегу реки, где только и поговорить, что с собственной наживкой. Она убедила меня, что я не знал сладкого вкуса жизни, пока не попробовал ее меда. Говорят, что змеи слепнут перед тем, как последний раз поменять кожу.
У нее были длинные волосы и плохая кожа. Дело поправимое: кувшин воды два раза в день, и прыщей как небывало, но я даже и не заикался об этом, мне потому что итак нравилось. Маленькие полумесяцы под скулами напоминали копытца, будто небольшое стадо пробежало. И еще на лбу. Я, конечно, покупал ей, что она просила, но снадобья эти не помогали, и я радовался. Как, пропадут мои маленькие копытца? И я потеряю след? Да это же самое лучшее в мире – напасть на след и идти по нему. В Вирджинии Я выследил свою мать и вышел прямо на нее, и Доркас выследил на городских улицах. Не то, чтобы я что-то предпринимал. Даже ничего не обдумывал. Когда след начинает говорить с тобой и подавать знаки, в тебе просыпается что-то такое, что само думает за тебя. Если след молчит, можешь сколько угодно выходить из дому, сунув монетку в карман, ну купишь сигареты и пойдешь, а потом побежишь, а потом очнешься где-нибудь на Стейтен-Айленде, вопя во всю глотку, или на Лонг-Айленде, тупо уставившись на пасущихся коз. Но если след заговорил, то что бы ни стояло на пути, ты все равно очутишься в людной комнате и пошлешь пулю ей в сердце, даже если тебе без этого сердца жизни нет.
Я не хотел уходить. Уже после, когда пистолет бабахнул и никто его не услышал, кроме меня. Может быть, потому они и не прыснули в разные стороны, как стая черных дроздов, они и с виду-то были вылитые дрозды, а остались в куче, распаленные танцами и музыкой, никак не могли оторваться друг от друга. Я тоже хотел остаться. Подхватить ее, пока она не упала, и что-нибудь с собой сделать.
Я не рыскал по следу. Он сам искал меня, и когда ор заговорил, я сначала не услышал. Я бродил, просто бродил по Городу. Да, с пистолетом, но не пистолетом хотел я до тебя дотянуться, рукой. Пять дней бродил. Сперва «Высокая мода» на 131-й, я думал, у тебя назначено на вторник. Всегда же было – первый вторник каждого месяца. Нет, в этот раз мимо. Зашли женщины из Салемской баптистской с рыбными обедами, и еще слепые близнецы на гитаре играли – ты правильно говорила, что один слепой, а второй так, за компанию, да и не близнец он вовсе, а может, и вообще не брат. Наверное, мамаша придумала, чтобы им больше денег давали. Они играли что-то такое развязное, не свои обычные гимны, и тетки, которые продавали. рыбные обеды, кривились и ругали их мамашу, но самим близнецам ни слова не сказали, и, судя по всему, им нравилось, потому что самая крикливая так притопывала ногой, что даже зубы лязгали. На меня они не обратили внимания. С трудом добился, чтобы кто-нибудь заглянул в тетрадку и сказал, что ты на сегодня не записана. Минни сказала, что ты заходила в субботу, чтобы слегка подправить прическу, хотя она лично этого не одобряет, не потому, что цена меньше – всего полдоллара вместо доллара с четвертью за полную укладку с мытьем, а просто если волосы грязные, сказала она, то нет ничего вреднее, чем раскаленные щипцы. Но совсем без них еще хуже. Зачем тебе понадобилось идти в парикмахерскую в субботу? Вот о чем я сразу же подумал. Ты говорила, что ваш хор едет в Бруклин и вы выезжаете в девять утра, а вернетесь только вечером, и поэтому никак. Что ты не ездила в прошлый раз, а тетка узнала, и в этот раз надо обязательно, поэтому никак. Я и не пошел к Мальвоне, раз такое дело. Но как ты могла с утра зайти в парикмахерскую и успеть на станцию к девяти, если Минни по субботам раньше полудня вообще не открывает? По субботам она работает до полуночи, потому что большой наплыв к воскресенью. И зачем надо было отменять свой постоянный визит во вторник? Я гнал худые мысли, ведь они могли быть и от пошлой музыки этих слепых братишек. Такое бывает, если определенным образом играть на гитаре. Не в такой степени, как от кларнета, конечно, но нечто в том же духе. Если бы они играли на кларнете, я бы не сомневался. Но гитары – смутили они меня, что ли, как-то я занервничал и потерял след. Вернулся домой и только на следующий день опять нащупал его, и то после того, как Мальвона посмотрела на меня и прикрыла рот рукой. Только вот глаза забыла прикрыть, а в них было полно смеха.
Я уверен, то, что ты мне тогда сказала, на самом деле ты так не думала. Это когда я нашел тебя и привел к нам в комнату. Я знаю, это неправда. Но все равно было больно, и на следующий день я мерз на крыльце и изводил себя, думая о твоих словах. Вокруг ни души, только Мальвона посыпала золой скользкие участки на дорожке. Напротив, через дорогу, облокотившись о железные перила, стояли три молодца. На улице тридцать градусов [21] , утром вообще было десять, а они сияют вовсю, как новенькие лакированные ботинки. Гладкие, черти. Молодые, не больше двадцати, двадцати двух. Вот вам Город, пожалуйста. На одном были гамаши, у другого из кармашка торчал носовой платок под цвет галстука. Они просто стояли, свесившись на перила, смеялись и все такое, а потом начали напевать, склонившись друг к другу и прищелкивая пальцами. Городские, одно слово. Самоуверенные молодые петушки. Уж им-то из кожи вон лезть не надо – цыпочки их сами найдут. Ишь ты, куртки на ремне и платки под цвет галстуков. Стала бы перед ними Мальвона прикрывать рот рукой? Или брать с петушков деньги вперед за комнату раз в неделю? Да никогда, на кой им сдалась эта Мальвона. Цыпочки сами находят петушков и находят место, а если кто кого и выслеживает, так, скорее, они. Это им, молоденьким курочкам, приходится смотреть и прикидывать. А петушки ждут себе и не беспокоятся. И на черта им за кем-то бегать, рыскать по городу, изображать из себя невинность в парикмахерской, спрашивая про девчонку на глазах у теток, которым не терпится меня спровадить и дальше слушать свою развязную музычку да обсуждать, какого рожна ему понадобилась девица, еще и школу-то толком не закончившая, и что это за мужик, уж не муж ли спятившей с ума Вайолет. Это только старому хрену вроде меня надо, не дослушав Мальвоны, вдруг срываться с крыльца и нестись в Инвуд, где мы в первый раз сидели на скамейке, и ты еще закинула ногу на ногу, хвастаясь передо мной своими зелеными туфельками, которые ты вынесла из дому в бумажном пакете, чтобы тетка не заругалась, и переобула, только свернув с Ленокс на Восьмую, а полуботинки на шнурках засунула в пакет. Ты вертела ногой, чтобы полюбоваться каблучком, а я смотрел на твои коленки, просто смотрел. И опять сказал, что ради тебя Адам съел яблоко. А когда его выставили из райского сада, он ушел оттуда богатым человеком. Он был с Евой, и на всю жизнь с ним остался вкус самого первого яблока на свете. Ему выпало это: узнать, каково оно на вкус, кусать его, впиваться зубами, слушать сочный хруст, хотя бы красная кожура разбила ему сердце.
21
По Фаренгейтy (около О оС).
Ты взглянула, как будто знаешь про меня все, и я подумал, вот он, рай, но не смотрел тебе в глаза, а любовался маленькими копытцами на твоих щеках.
Я пришел туда, прямо на это место. Таяло, от старого снега небо сделалось мягким, и кора на деревьях почернела. Кругом собачьи следы и кроличьи тоже, аккуратные как рисунок на выходном галстуке. Одна собака была, наверное, фунтов под восемьдесят. Остальные поменьше, а одна хромая. Впрочем, из-за моих следов все перепуталось. Когда я посмотрел назад, на дорожку, по которой шел сюда, потом на себя, без калош, промокшего чуть не по колено, я уже знал. Холодно мне не было, я словно вернулся в тот день. На редкость был теплый октябрь, помнишь? Еще розы не отцвели. Тюльпанное дерево, под которым собирались индейцы, высилось словно какой-то король. Сирень росла, сосны. Я пришел раньше тебя. Рядом на камне сидели двое белых. Я уселся на траву под самым их боком, и они в негодовании удалились. Без дела в этих местах появляться не стоило, поэтому я прихватил с собой чемоданчик. Будто несу кому-нибудь важный заказ. Все равно запрещено, хотя в тот раз на нас никто не заорал. Но это обостряло ощущение, опасность что ли, не только оттого, что мы вместе. Я выцарапал наши буквы на камне, с которого ушли те двое. Потом, когда уже появилась комнатка и мы стали встречаться постоянно, я стал приносить подарки и каждый раз беспокоился, что выбрать, чтобы тебе понравилось и ты пришла в следующий раз. Конечно, пластинки и шелковые чулки. Маленький наборчик, поднимать стрелки на чулках, помнишь? Коробка шоколадных конфет от Шрафта, лиловая, с букетом на крышке. Духи в синей бутылке с развратным запахом. Цветы, но ты была недовольна, и я дал тебе доллар, чтобы ты сама выбрала, что тебе хочется. Дневной заработок в дни моей молодости. Все для тебя. Все ради того, чтобы впиваться в яблочную мякоть, прокусить до сердцевины и запомнить вкус красной кожуры на всю жизнь. Там, в комнате Мальвониного племянника с наклейкой от мороженого на окне. Твой первый раз, да и мой в некотором смысле. Ради этого я бы плюнул на этот рай, ушел бы оттуда с гордым видом, лишь бы ты, девочка, держала меня за руку. Доркас, девочка, твой первый раз и мой. Я сам выбрал тебя. Никто не советовал мне, не говорил, вот пара тебе. Я сам сделал выбор. Ну да, время мое не то, и по отношению к жене нехорошо. Но одно то, что выбор. Не думай, что я по уши влюбился, нет, по уши можно только провалиться, а я поднялся. Увидел тебя и решил. Сам, сам решил. И выследить тебя тоже решил сам. Уж это-то я умею. Я, наверное, тебе не рассказывал про это, про мой охотничий дар, даже он восхищался им, а уж лучше него в лесу никого не было. Старики, они все знали. Я говорю, что семь раз менялся и становился как новый, но в те времена да в тех местах, если уж тебе довелось родиться цветным или назвать себя таковым, тогда приготовься быть как новенький всегда, каждый день и каждую ночь. И скажу тебе, детка, в те времена это было не просто настроение».