Джефферсон
Шрифт:
ОКТЯБРЬ, 1779. УИЛЬЯМСБЕРГ, ВИРГИНИЯ
В Ричмонде Юпитер посадил Джеймса Хемингса на пассажирский шлюп, ходивший вверх-вниз по реке, оплатил его плавание до Уильямсберга и отправился обратно в Монтичелло верхом, ведя освободившуюся лошадь в поводу. Среди пассажиров Джеймс очень скоро выбрал миловидную чёрную девушку, путешествовавшую со своей хозяйкой, и принялся рассматривать себя её глазами.
«Какой симпатичный молодой человек, — думала девушка. — Интересно, где он мог раздобыть такую отличную коричневую куртку, такой жилет в бежевую полоску, такие крепкие башмаки, такую модную шляпу? Любопытно было
Ах, если бы человеку дано было управлять цветом своей кожи! Тогда бы при встрече с чёрными девушками Джеймс поспешно темнел, а при встречах с белыми безотказно светлел. Что было бы совсем нетрудно юноше, в котором переливалась только четверть негритянской крови. Мама Бетти, сама мулатка, не скрывала от своих светлокожих детей, что отцом их был покойный мистер Вэйлс, а миссус [2] Марта приходилась им, таким образом, сводной сестрой. Но Джеймс очень скоро усвоил, что обсуждать эту тему вслух не следовало. Дети и внуки Бетти Хемингс и так пользовались в Монтичелло многими привилегиями. Разжигать лишнюю зависть в чёрных соседях по Муллен-Роду — кому это нужно?
2
Так в интерпретации слуг и негров, не отличавшихся грамотной речью, звучало обращение к замужней женщине.
Соседи выделяли Джеймса среди отпрысков Бетти и часто заманивали его в свои хижины. Каким-то образом — никто уже не мог вспомнить, когда и почему, — за ним установилась слава целителя, а его руки стали считать колдовскими. Бетти научилась от миссус Марты делать лечебные мази и припарки из трав, но почему-то считалось, что только мазь, наложенная рукой Джеймса, может принести избавление от страданий. Соседи заманивали его то вкусным пирожком, то миской клубники, то вареным яйцом. Но вскоре заметили, что самой верной приманкой для ловли Джеймса Хемингса — да, очень рано, лет с десяти — служили обычные, невкусные деньги.
— Смешно сказать, — признавала Бетти то ли с печалью, то ли с усмешкой, — но мальчишка делается сам не свой, если ему в руки приплывает пенс или два. А от шиллинга его будет трясти лихорадка. И зачем они ему? Он ничего не может купить такого, чего бы я не дала ему даром. Миссус Марта подарила ему глиняную свинью-копилку, и он складывает туда свои сокровища. Надеюсь, повзрослеет и успокоится.
Нет, мама Бетти, напрасны были твои надежды! Джеймс никому не сознавался, но сам-то отлично знал, для чего он копил деньги, каким светом сияли для него бока глиняной свиньи. Ещё лет в семь-восемь, слушая разговоры взрослых, он узнал, что бывают такие невероятные случаи, когда негр-невольник, правдами и неправдами накопивший много-много денег, может выкупиться на свободу. Джеймс понятия не имел, как люди живут на свободе и что таится для них за этим словом. Но именно потому, что идея не имела никаких ясных очертаний и примет, она воцарилась в его душе как полновластная мечта.
Ему уже довелось побывать в большом городе, в Филадельфии, когда масса Томас возил туда трёх сыновей Бетти для прививки оспы. Джеймс видел толпы на улицах, витрины богатых лавок, разодетых щеголей, фонтаны в садах, однако городские соблазны вовсе не связывались в его душе со словом «свобода». Мечта оставалась мечтой, и от каждой монетки, опускаемой в прорезь копилки, к ней тянулся маленький лучик, и где-то в далёком будущем лучи сливались в ослепительный световой столп — этот столп, и только он, заслуживал названия «свобода».
Джеймс сам не знал, сколько у него накоплено денег и как далеки размеры его сокровища от исполнения мечты. Однако год назад облако неясной угрозы надвинулось на неё, начало размывать, превращая любые сокровища в труху. Из-за войны деньги на глазах теряли свою силу и власть, дешевели, обесценивались. Звонкие монетки куда-то исчезли, их заменили бумажки, выпускаемые конгрессом, которые торговцы брали с большой неохотой. Корзинка яблок, которую он ещё недавно покупал по поручению мамы Бетти за шиллинг, месяц спустя стоила три; дюжина яиц дорожала с каждым днём; к башмакам и чулкам в шарлоттсвиллской лавке было не подступиться. Война, ещё не докатившись до них пулями и ядрами, размывала привычный строй жизни, подтачивала мечты, отравляла надежды.
И вот, незадолго до отъезда в Уильямсберг, зайдя по своим лечебным делам в бедную хижину, стоявшую в самом конце Муллен-Рода, он застал там всё семейство вокруг незнакомого негра, читавшего вслух при свете коптилки какую-то смятую страницу с напечатанным текстом. В верхнем углу страницы можно было разглядеть красиво нарисованного льва в короне. То, что Джеймс услышал, наполнило его душу страхом. Однако сквозь страх пробивалось что-то светлое, знакомое, возвращающее надежду. Казалось, мечта, раздавленная неумолимым умиранием власти денег, вынырнула где-то в другом, совершенно неожиданном месте и снова протянула к нему свои манящие лучи. Опасно — да, очень. Родным про такое лучше не рассказывать, с друзьями не делиться. Но зато можно снова жить с мечтой в душе. А разве это не самое главное?
Брат Роберт встречал Джеймса на причале. Он тоже был одет франтовато, медные пряжки блестели на ремешках, крепивших его штаны к жилету. Два нарядных светлокожих молодых человека уселись в бричку, покатили по своим делам, оживлённо болтая, — нет, никто из местных не мог бы даже предположить, что это обычные невольники, которых можно купить или продать по сходной цене. А если бы кто и догадался, такому можно было объяснить, что хозяин молодых людей, масса Томас Джефферсон, давно уже перестал продавать рабов, особенно если это было связано с отрывом их от семьи.
— Приготовься к тому, что наш брат Мартин в очень мрачном настроении, — говорил Роберт. — Он никак не может привыкнуть к тому, что деньги дешевеют, и ругается с поставщиками до хрипоты, требуя снижать цены до прежних. Пока миссус Марта болела, он распоряжался всем хозяйством, нанимал работников и лошадей. А теперь снова масса Томас часто выдаёт деньги для закупок жене. Наш Мартин считает, что она переплачивает, балует торговцев, и из-за этого ходит мрачнее тучи.
— А что достанется делать мне? Не знаешь, кто послал за мной, — хозяин или хозяйка?
— Думаю, оба. Будешь прислуживать за столом, топить камины, убирать комнаты, выносить горшки. По сравнению с Монтичелло работы здесь прибавилось втрое. Губернатор должен каждый день принимать толпу посетителей и гостей, многие из них остаются на обед, а некоторые даже ночуют. У кухарки есть свои помощники, ещё наняты две прачки. Одна очень хорошенькая, но, к сожалению, замужем. Спать будешь в одной комнате со мной, на третьем этаже.
Вид губернаторского дворца поразил Джеймса. Эти ворота с узорной решёткой, эти львы в коронах на столбах, и сверкающие ряды окон, и вознесённая в небеса башенка на крыше — неужели ему выпало пожить в такой красоте? Внутреннее убранство оказалось ещё более роскошным: столы и кресла с изогнутыми ножками, ковры, часы в стеклянном футляре, тяжёлые портьеры, позолоченные канделябры. И ведь всё это было привезено из-за океана, всё было изготовлено загадочными британцами, которыми мама Бетти стращала младших детей и которых пастор в Шарлоттсвилле объявлял посланцами Сатаны.