Джек Мэггс

Кэри Питер

Сэр Стивен Уолл, позднее в своих мемуарах вспоминая этот вечер, особенно отметил, что «красногубый кокни», сев за стол, вытер свой прибор салфеткой. Сэр Стивен не преминул описать, как Тобиас все время менял местами свой стакан с вином и стакан с водой, вилки и ножи, «а это, с медицинской точки зрения, свидетельствовало о неврастеническом возбуждении».

Хотя Тобиас какое-то время чувствовал себя неуютно, пугаться он не собирался. С самым серьезным видом он смотрел на хирургов, задерживая взгляд то на одном, то на другом, словно ему было поручено изучить каждого из них. Пока он усаживался на свое место

за столом, воцарилась неловкая пауза, но затем без всякого предисловия он стал рассказывать историю своей неожиданной встречи с мистером Теккереем. Рассказ был в значительной степени не в его пользу, но зато вскоре его слушатели весело смеялись.

Потом он познакомил их с Перси Баклом. Рассказал о жареной рыбе и его «Счастливой Фортуне», о мяукающих кошках, которые путаются за ужином в ногах у гостей, о паре его лакеев в желтых ливреях. Он поведал им в общих чертах, что собирается написать пьесу, которая впоследствии войдет в антологию. Ее название будет: «Бакалейщик с Грэйт-Куин-стрит».

К этому времени вино сделало свое дело, за столом стало шумно, как на студенческой пирушке в последний день семестра. Тобиас ел ростбиф, сочащийся кровью. Ростбиф был очень вкусный, и он похвалил его. Слово «вкусный» показалось ему просторечием, и он испугался, что этим выдал свое бедное детство с бутербродами, которые готовила мать из черного хлеба и остатков жира на сковороде. Однако заметив, что уже успел обворожить своих хозяев, Тобиас продолжил развлекать их в том же духе.

Когда лакеи обносили гостей тортом с заварным кремом, доктор Мак-Алпун рассказал обществу, как прошлой зимой, побывав в Лондоне, он посетил театр «Орфей» и видел Тобиаса Отса в роли такой нелепой личности, как костоправ сэр Спенсер Спенс.

Он даже вспомнил и процитировал несколько фраз, сказанных актером.

По случайности он выбрал те строки, которые не принадлежали ему, автору пьесы. Но, по сути, эта его пьеса и не была литературой, а всего лишь скетчем, некой пародией на поведение и манеры регентского хирурга сэра Герберта Кэтсуэйлера.

Сейчас, в Брайтоне, в конце этого беспокойного дня Тобиас был рад, что может отдаться вдохновению и вновь сыграть свою «роль» для собравшихся здесь врачей.

Сначала он изменил только голос, используя лишь ложку для пудинга и стакан портвейна, но вскоре образ напыщенного пустомели зажил собственной жизнью: он ходил вразвалочку по комнате и учинил сущий допрос хирургам, обзывая их «бесстыжими негодниками» и «болванами».

О Господи, все это заставляло их покатываться от смеха, и даже самый чопорный и спокойный из них, очень высокий, с землистого цвета лицом джентльмен по имени Пепперидж смеялся до слез, да так, что у него взмокла борода.

Целых три часа Тобиас был преуспевающим, умным, знаменитым. Но ближе к полуночи, когда хирурги стали разъезжаться и вскоре ночь поглотила их всех, его писательское благополучие испарилось, как дым.

Стоя на дорожке перед Институтом Гиппократа, он вдруг понял, что вел себя не как писатель, а как самый заурядный фокусник, уличный актер, маг. Повел ли бы себя так Теккерей? Никогда. Никогда. А он стал Джеремией Ститчем, Билли Биттоном, принимающим шесть пенсов от лакеев на Блек-Фрайер-роуд. Он был Тоби Отсом, сыном Джона Отса, известного мошенника.

Он сначала прошелся по набережной,

вдыхая свежий соленый воздух, дувший прямо в лицо, но вскоре повернул назад и вернулся в гостиницу, где кто-то, не по сезону, разжег в его маленьком номере камин. Тобиас принялся чистить себя, чтобы быть таким, каким ему не удалось показать себя в этот вечер. Он закрыл глаза, лицо его скривилось в гримасе. Нет, он не будет вульгарен, он не шут. Взяв снова перо в руку, он решил, что теперь будет творить только во благо.

Глава 36

Тобиас, вернувшись на Лембс-Кондуит-стрит, был полон ожиданий, каким будет предстоящее утро вообще и в деталях в частности. Поскольку была суббота, он знал, что жена с сыном, как обычно, будут у ее матери, где останутся до полуденного сна ребенка. У миссис Джонс на кухне уже бурлил на плите большой котел с водой, и через десять минут он смоет всю грязь и копоть со своего усталого от поездки тела. В половине одиннадцатого он досуха вытрется полотенцем и без четверти одиннадцать сделает гимнастику. Затем наденет свой длинный шелковый халат, и когда часы в холле пробьют ровно одиннадцать, он глянет в окно гостиной и проводит взглядом миссис Джонс, с корзинкой в руках отправившуюся за покупками. Тогда он запрет дверь заднего крыльца, задвинет засов кухонной двери и, поднявшись наверх, закроет дверь парадного крыльца. В опустевшем доме останутся только он да Лиззи Уоринер, ждущая его в своей спальне.

Поворачивая ключ в парадной двери дома № 44 по Лембс-Кондуит-стрит, он думал о своей свояченице, а еще больше о том, как будет расстегивать крохотный замочек драгоценного ожерелья на ее шее.

Каково же было его разочарование, когда, проходя через холл и заглянув в открытую дверь гостиной, он увидел того самого вышедшего в отставку бакалейщика, которого с таким юмором описывал вчера гостям на званом ужине. Тот сидел, непривычно выпрямив спину, на красном диване у камина.

Отс поставил свой саквояж рядом с вешалкой и, собрав почту, накопившуюся за его короткое отсутствие, подошел к гостю, небрежно похлопывая конвертами по руке, чтобы скрыть свое раздражение, хотя этим достиг лишь обратного эффекта.

– Вы должны простить меня, сэр, – произнес Перси Бакл, вставая с дивана. – Но я чувствовал, что должен сказать вам об этом, прежде чем решусь это сделать.

– О чем вы, мистер Бакл?

– Я уверен, что виноват только я один и никто другой.

– Мистер Бакл, что случилось, ради Бога?

– Я пришел поговорить, – начал мистер Бакл в сильнейшем волнении, ибо на его лице появились явные его признаки: красные пятна величиной с флорин, как на одной щеке, так и на другой, – о нашем Джеке Мэггсе. Если говорить правду и напрямик, то он просто потерял рассудок.

– Успокойтесь, мистер Бакл. Если он сумасшедший, то, я уверен, что не вы его таким сделали.

– Он все знает.

– Сидите. Хорошо, я тоже сяду. Извините, мистер Бакл, у меня неотложное дело. Поэтому мы постараемся решить все, как можно быстрее.

– Сейчас, сэр?

– Сейчас.

Мистер Бакл говорил так тихо, что порядком уставшему Тобиасу пришлось напрячь свой слух.

– Он знает, что мы видели его шрамы.

– Очень хорошо, – сказал Тобиас. – Ничего страшного в этом нет.