Джекпот

1

После девятого класса нас вновь расформировали. Куча народу ушла в ПТУ и другие схожие заведения с такими изящными названиями, как колледж или лицей. Но суть от этого не поменялась: двоечники не выдержали и сдались. А в элитной столичной гимназии остались самые-самые.

Самые отмороженные на всю голову зубрилы. Дети индиго, способные, например, запомнить сто английских слов и выражений с первого раза. Но зачем-то при этом запомнить и порядок этих слов, и опечатку во второй колонке третий

ряд сверху, и от руки написанное седьмое слово на второй странице, и кучу другой бесполезной информации. В общем было весело.

Два девятых класса объединили в один, но даже этого не хватило и решили добрать со стороны. Ребят со стороны всегда называли «пушечным мясом». Они приходили неожиданно в середине года. Родители надеялись, что их чадо вдруг прозреет и станет гением, но в результате и пару месяцев не проходило, как их чадо начинало чадиться и уходило несолоно хлебавши. Наши тренера по спецподготовке быстро сливали таких новичков вместе с их родителями обратно. Я называю учителей гимназии, которую мне посчастливилось закончить, «тренерами», потому что иначе этих быков, этих зверей просто язык не поворачивается назвать.

Для новичка всё начиналось с внушения чувства неполноценности. Оказывается, нельзя просто так прийти в гимназию и начать на равных учиться со всеми. За каждым из нас стояли годы спецподготовки, пропустив которые, новенький автоматически становился изгоем. Поначалу к нему относились снисходительно, адаптация как-никак. Так змея заигрывает с кроликом перед тем, как задушить его. И все хихикали, когда у новичка челюсть отваливалась и глаза лезли на лоб от домашнего задания. Нужно было, например, вызубрить английский текст на три страницы, сделать все упражнения письменно, написать такой же текст только про себя, его тоже вызубрить. И всё это к завтрашнему дню. И текст не просто там «my name is Ivan Petrov», а самый забористый, составленный тренером лично для достижения максимального эффекта. Британцы потом долго смеялись, когда слушали нас. Америкосы вообще ходили с блокнотиком за мной и записывали.

В общем, золушка со своими зёрнами сидела рядом и нервно курила, когда мы делали домашку. Ну правильно, чем ещё дома заняться. И это только английский язык. Гимназия была с языковым уклоном, но учителя по физике, математике и химии начхать на это хотели и гнали свой олимпиадный материал на полную катушку.

Класс у нас был очень недружный. Пять мальчиков на двадцать девочек. Собрали винегрет из зубрил, подлиз и карьеристов. На фоне жесточайшей конкуренции процветали подхалимаж и зависть. Иначе выжить было просто невозможно.

Вот в такую нездоровую атмосферу и пришла к нам в одиннадцатом классе Анечка Леонтьева.

Хорошенькая, весёлая, любознательная. Сложена как пловчиха: плечи широкие, стройные, бёдра ещё шире, роскошные, мягкие, попа круглая, подтянутая, бюст выпирает, но грудей почти не заметно. Сама Анечка была высокая, смуглая, гибкая, руки-ноги вытянутые. Мы все про неё сразу подумали «спортсменка». Двигалась грациозно, как будто всё время по подиуму ходила. Одевалась во всякие костюмчики: пиджачки приталенные, брючки в обтяжечку. Анечкой её учительница по биологии назвала. За красивые глазки и милую улыбку. А мы посмеялись, потому что Анечка совсем не маленькая была. Так это имя к ней сразу и пристало.

Я влюбился в неё с первого взгляда и стеснялся

даже смотреть в её сторону. Она была самой высокой девочкой, и среди парней только я был выше неё. Я всегда был выше всех: в саду, гимназии, университете. Может быть, поэтому она меня и выбрала.

Первое время Анечка не боялась учителям вопросы задавать. Те тоже с ней сюсюкались. Новенькая, как-никак. Потом интерес к ней поостыл. Её домашкой, конечно, придавило. Не без этого. Стала она спрашивать, как кто домашку делает. Наивно жалуется, что времени физически не хватает. И почему-то всё время меня спрашивает.

Повернётся, слово скажет - своим необычным бархатным голосом - меня сразу в дрожь бросает. Я как посмотрю на её личико, дух захватывает и в горле всё пересыхает.

Было что-то восточное в её внешности: чёрные, чарующие, вечно искрящиеся задором глаза, нос с горбинкой, с широкими крыльями, длинные густые волосы с пробором на бок, цвета тёмный каштан. Такие же тёмные длинные тонкие бровки. Пухлые широкие губки, которые она очень интересно красила: цвет не отличался от естественного, но губки блестели так, как будто были покрыты глазурью. От этого их всё время хотелось поцеловать.

Я пялился на её прелестную головку по несколько часов в день, потому что сидел прямо за ней, но никогда бы не отважился первым проявить интерес. Девочек у нас было выше крыше, почему-то в гимназиях они скапливаются в больших количествах. Но я очень стеснялся. Я не знал, как правильно выразить заинтересованность, как заинтересовать, сама идея показать, что тебе кто-то нравится, как-то начать ухаживать казалась мне абсурдной, странной, унизительной. А вдруг мне откажут? Конечно, я думал только о том, как это унизительно. А вдруг согласится? Что я тогда буду делать? Ведь у меня нет денег, чтобы угостить девушку даже мороженым. Мне казалось, что ухаживать можно, только если у тебя есть деньги.

Поэтому я твёрдо для себя решил: чтобы не попасть в дурацкую ситуацию, где больно, горько и обидно, я буду избегать всяких отношений.

А девчонки тем временем влюблялись в меня. Я всегда шутил так, что все в классе ложились на парты. Без пошлостей, ярко, остро, в контексте обсуждаемого предмета. Учителя тоже смеялись с удовольствием. Я не был отличником, но все считали меня самым умным. Все как-то понимали, что я не отличник, потому что немножко лентяй. Все видели, что отличник просто вызубрил предмет и забыл, а я осмыслил и через месяц творчески применил знания.

Мне нравилось такое осадное положение, когда девчонки строят глазки, а учителя всё прощают. Я был любимчиком и тех и других. От этого моя самооценка постоянно росла, но в душе я оставался очень ранимым и одиноким подростком, склонным к самобичеванию, саморефлексии, самоудовлетворению.

Кроме того, в меня влюблялись в основном некрасивые девушки. Когда Анечка вдруг начала проявлять ко мне интерес, просить проверить домашку, объяснить задачу, перевести слово, я даже как-то расстроился сначала. Она больше не казалась мне такой недоступной, и моя тайная стыдливая влюблённость уступила место деловитости, пунктуальности, нарциссизму. Я по-прежнему мечтал хотя бы прикоснуться к ней. В самых смелых мечтах мы обнимались, и я целовал её в блестящие пухлые губки. Но каждый раз, с горечью возвращаясь в реальность, я запрещал себе даже думать о ней.