Джентельменское соглашение
Шрифт:
Так устроен мир – влечение к выживанию изначально заложено в разумных существах. Недаром назойливая муха, попавшая под мухобойку, отчаянно борется до последнего. Осознаёт ли она, нервно дёргаясь в предсмертных конвульсиях и пытаясь уйти от ненавистного злодея, что биться-то ей, в сущности, не за что? Её и так непродолжительное во времени бытие лишено всякого смысла. К чему она может стремиться? Чего способна достичь? Какой след после себя оставить? Стоит ли её существование того, чтобы настолько рьяно за него цепляться? Возможно, примитивная божья тварь не задаётся, да и не способна задаваться подобными экзистенциальными вопросами. Её мышление изначально лишено дара «высоких» рассуждений. Муха действует, следуя банальному природному
Однако оставим на время вопрос открытым и вернёмся к рассказу о судьбе простого смертного человека – того самого Добряка. Много лет назад он окончил актёрский факультет ВГИКа. Именно там начинающий артист познакомился с молодым амбициозным студентом режиссёрского факультета по имени Артём. За талант и умение подходить к любому делу творчески юношу уже на втором курсе перестали называть по имени и дали ему кличку Маэстро.
Обучение подходило к финалу. Молодому режиссёру предстояло сделать завершающий шаг – снять выпускную дипломную работу. Это был короткометражный фильм – криминальная драма в духе ранних картин Гая Ричи и Квентина Тарантино. Его сценарий был таким же абсурдистским, сумасшедшим и беспредельным.
Маэстро долго искал актёра, который мог бы достойно передать все задумки режиссёра и нюансы многослойного и крайне противоречивого характера главного героя.
Роль предполагала трансформацию персонажа, причём не только внешнюю, но и внутреннюю. Поначалу он представал эдаким злодеем, но постепенно выяснялось, что на самом деле он очень даже хороший и милый парень, а все его страшные деяния – лишь акт правосудия. Как это часто бывает в кино, персонаж творил зло во имя добра, принося себя в жертву высшей справедливости.
В поисках исполнителя главной роли Маэстро пересмотрел сотни кандидатов.
Подобно Владимиру Чеботарёву – режиссёру фильма «Человек-амфибия», который непременно желал видеть в глазах Гуттиэре солнце, а Ихтиандра – море, Маэстро искал актёра, который был бы убедителен в амплуа как злодея, так и праведника.
Однако почти все просмотренные им актёры, как говорится, играли только в одни ворота и были абсолютно неубедительны и не органичны на противоположной стороне поля.
И вот как-то раз на пробы пришёл один симпатичный паренёк.
– Добряк, – скромно представился он.
– Маэстро, – не скрывая волнения, ответил режиссёр, увидев в парне колоритный типаж и яркую харизму.
Так они и познакомились, не подозревая, что их дружба затянется на долгие годы.
Добряк, обожающий перевоплощение, блестяще сыграл роль. Фильм получил множество наград и был тепло встречен зрителями. Особенно запоминалась всем финальная сцена. В ней главный герой в попытке уйти от преследования бандитов переходил с одного трёхэтажного здания на другое по узкой дощечке, буквально балансируя на грани жизни и смерти. В самый неожиданный момент он оступался и, сорвавшись, чудом хватался за доску, беспомощно повисая на большой высоте. В этот момент на крыше второго здания появлялись полицейские. Так, по метафоричной задумке режиссёра, судьба как бы зажимала беглеца в безжалостные тиски сурового выбора: попасть в руки бандитов и терпеть от них унижения или сдаться полиции и сесть в тюрьму лет, эдак, на десять.
Но оказавшись между Сциллой и Харибдой, герой находил третье и единственно приемлемое для его характера решение. Он разжимал пальцы и летел вниз, скрываясь от ненавистных антагонистов и тюремных оков в волшебных лабиринтах смерти.
Однако и эта достаточно непростая в плане постановки сцена в креативной голове Маэстро виделась слишком банальной: человек висит над землёй и в какой-то момент падает вниз, чтобы не достаться врагам. Во многих фильмах зрители уже наблюдали нечто подобное. Нужна была изюминка. Режиссёру хотелось добавить в сцену некоего абсурда, столкнуть лбами жизнь и смерть, да так сильно, чтобы был слышен хруст их лобных костей. Причём показать всё это надо было не тривиально – в пространстве улицы, а через внутренний мир главного героя, то есть его отношение к происходящему. И тогда Маэстро придумал нестандартный ход. Перед прыжком камера наезжала на лицо героя. За миг до развязки на нём проступала леденящая душу улыбка, с которой персонаж и разжимал пальцы, прыгая в цепкие объятия смерти.
Но, как говорил режиссёр, улыбка эта не должна была сводиться к механическим сокращениям мимических мышц. Сие действие символизировало человека, смеющегося в лицо смерти. При этом, чтобы усилить драматургию сцены и гипертрофировать чувство опасности от падения с высоты, отчаянного смельчака предстояло снять на фоне земли. Таким образом, актёру предстояло реально висеть на дощечке, протянутой между зданиями.
Так как трюк был весьма опасен, к съёмкам решено было привлечь каскадёров. Маэстро отобрал нескольких похожих на Добряка и принялся записывать с ними пробы. Как известно, перед игрой режиссёр настраивает актёра на нужное внутреннее состояние. Подобно хирургу, вторгающемуся в тело человека, он запускает слова вглубь актёрской души. Практически вслепую талантливый режиссёр нащупывает в ней нужные струны, подбирая прекрасную мелодию роли. Однако далеко не всегда этот процесс проходит безболезненно. Сюжет фильма – застывший во времени слепок жизни. Иногда он выражает не прекрасную гармонию нот, а громкий раздирающий крик.
Чтобы выжать из актёра нужный градус эмоций, приходится не бренчать на струнах, а буквально рвать их, вскрывая защитный слой психики, вынимать из актёра целые куски его личных болезненных воспоминаний.
Ещё великий Тарковский, проводя различие между игрой и проживанием роли, отмечал, что в конечном счёте, актёр, после подготовки режиссёром, должен оказаться в таком психологическом состоянии, которое сыграть невозможно. Как ни парадоксально, но лучшие актёрские работы – это те, которые не играются, а проживаются, не имитируются, а пропускаются через свой внутренний мир.
Именно таким радикальным образом, вспоминая слова великого мастера, Маэстро принялся готовить каскадёров к тому, чтобы они показали саркастическую улыбку самой госпоже смерти.
– Представь, что она – это громадный злой цербер, сидящий на цепи. Ты подходишь к этому страшному существу как можно ближе и с дерзкой ухмылкой начинаешь дразнить его, словно перед тобой не монстр во плоти, а мелкий безобидный песик. Чудовище бросается в атаку. Но тебя это раззадоривает ещё больше. Напрочь забыв про страх, ты подходишь всё ближе и ближе. Вот уже ты ощущаешь жар его дыхания, слышишь, как огромные слюнявые клыки жадно цокают прямо возле твоего лица, лицезришь в кровавой пасти остатки плоти съеденных жертв. Но вся безудержная ярость этого людоеда только наполняет тебя новой порцией адреналина. Ты решаешь довести эмоции до предела: бьёшь монстра руками по разъярённой морде и громко смеёшься, глядя в его бешеные, налитые кровью глаза.
Именно такими словами режиссёр хотел создать у претендентов на роль состояние, в котором они могли бы сыграть ту самую улыбку в лицо смерти.
Однако, как он ни старался, подвести каскадёров к церберу на достаточно близкое расстояние, а тем более заставить их бить его по морде, не удавалось. Соответствующие эмоции не считывались с их мужественных лиц. Они, скорее, выражали взгляд непоколебимых суперменов, которые, разжав пальцы, не разобьются об землю, а взлетят ввысь и удачно приземлятся где-нибудь на крыше. Ни страха, ни толики чувств обычного смертного, душу которого раздирает сильнейший внутренний конфликт, каскадёры показать не смогли.