Джентльмены чужих писем не читают

Горяйнов Олег Анатольевич

– Руки на руль, живо! Не дёргаться и звуков не издавать.

Пабло протрезвел окончательно. Он послушно положил руки на руль и выпустил из ноздрей облако дыма.

Гринго, тыкавший в него пистолетом, судорожно раскашлялся.

– Fucking bastard, – сказал он с омерзением. – Когда вы, гребаные чиканос, поймете, что курить вредно?..

– Разве? – вежливо спросил Пабло. – Разве вредно?..

– Да, вот представь себе.

– Надо же, никогда бы не подумал. А это, извините, вредно для мозгов или для здоровья?..

– И для мозгов, и для здоровья.

– Спасибо, сеньор, теперь буду знать. Нет, правда,

очень вам благодарен, сеньор.

– Ладно, ладно, – сказал гринго. – Оружие есть?

– Что вы, сеньор! Откуда? Я что, похож на bandido?..

Гринго, продолжая массировать шею Пабло холодным стволом пистолета, свободной рукой открыл дверцу “судзуки” со стороны водителя и несколькими профессиональными движениями быстро обыскал незадачливого маньянца. Вцепившийся в руль Пабло поблагодарил деву Марию за то, что, когда он выходил из дому, она не напомнила ему про его табельную “мендосу”, оставшуюся лежать в кобуре в кладовке вместе с форменными штанами.

– Ты кто, вообще, будешь, парень? – спросил гринго.

– Я?.. Так… никто, сеньор… Мелкая сошка, хи-хи. Совладелец устричного бара, если вам угодно. Но совладелец – это вовсе не значит, что я сижу и грею брюхо на солнце, в то время, как другие…

– Ты здесь живешь?

– Нет, сеньор. Хороший райончик, спрашивается, отчего бы здесь не жить? А вот нет, не живу.

– Так за каким же дьяволом ты сидишь тут в машине?

– Я?..

– Ну, не я же.

– Могу я рассчитывать на вашу скромность, сеньор?

– Можешь.

– Я приехал, извиняюсь, на пистон, сеньор. Доставить капельку счастья любимой женщине, сеньор. Она живёт вон в том доме, – Пабло кивнул на дом, стоявший аккурат напротив курочкинского. – её муж, сеньор, торговец устрицами, мой поставщик, между нами говоря, вот-вот должен уехать по делам в… в Веракрус, знаете, это мекка для устричных торговцев, и, как только он уедет, она подаст мне знак, включив и выключив свет в спальне четыре раза подряд. Таким образом я пистоню её уже третий год. У её мужа, я вам, сеньор, как мужчина мужчине, открою маленький секрет: у её мужа, при всем моем к нему уважении, то есть, уважении не конкретно к нему, как к личности, а к его деловым качествам, так вот, у него на законную супругу не маячит, понимаете, сеньор, в чем весь ужас? – не маячит ни на что, кроме устриц, да, прямо скажем, если бы и маячило, то от этого бы было мало толку, потому что от него так воняет этой гадостью, я имею в виду устриц, сеньор, что ей бы всё равно было мало удовольствия от… Ну, вы понимаете, сеньор. Как добрая католичка, она не может с ним развестись, а женщине ведь надо, женщине ведь надо этого, и надо регулярно, сеньор понимает, о чем я говорю, причем надо так, чтобы при этом пахло не устрицами, а мужчиной, дьявол его забери, а кроме этого, никто больше претензий к её мужу не имеет, устрицы у него всегда отменные, и, если бы сеньор пожелал, я был бы счастлив угостить сеньора в моём баре на Панчо Вилья, разумеется за счёт заведения. Клянусь, я больше ничего не имел в виду, сеньор.

Гринго тихо внимал вдохновенному монологу Пабло.

– Но это потом, потом, а сейчас, если я чем-то мешаю сеньору, я могу запросто уехать домой. Ничего с ней не случится, приеду завтра, с вашего позволения. Наш муж будет отсутствовать ровно три дня и три ночи.

– Ладно, – сказал гринго. – Допустим, я тебе поверил.

– Я могу ехать, сеньор? – обрадовался Пабло и потянулся к ключу зажигания.

– Руки на руль! – воскликнул гринго и больно ткнул его пистолетом в шею. – Команды не было шевелиться, обезьяна черножопая!

– Виноват, сеньор.

– Слушай меня, обезьяна, – заговорил гринго. – Сейчас ты медленно-медленно, не снимая рук с руля, оторвешь жопу от сиденья, вылезешь из машины и пойдешь вперед, вон к тому белому фургону. Я пойду рядом. Если ты сделаешь какое-нибудь резкое движение, или издашь какой-нибудь звук, хотя бы даже пёрнешь от страха, то это будет последний пердёж в твоей поганой жизни. Я тебя на месте пристрелю. Пушка у меня с глушителем, так что мне это сделать никто и ничто не помешает. Ты понял?

– Да, сеньор, да. А что вы со мной сделаете?..

– Да ничего мы с тобой не сделаем, болван, если будешь вести себя тихо. Посидишь пару часов в фургоне, потом мы тебя отпустим.

– Вы меня не убьёте?..

– Вот идиот. Если бы я тебя хотел убить, я бы давно это сделал. На черта мне тащить тебя в свою машину и там пачкать?

– Спасибо, сеньор, вы меня сильно успокоили.

– Ладно, заткнись. Ты за пять минут сказал больше, чем я говорю за месяц. Давай вылезай. Нет, стой! Замри!

Какой-то автомобиль на знатной скорости подъезжал к дому Курочкина с противоположной стороны. Гринго в один миг открыл заднюю дверь “судзуки” и плюхнулся на сиденье позади Пабло.

– Пригнись, придурок, – прошипел он.

– Мы уже не идём в фургон? – шёпотом поинтересовался пригнувшийся Пабло.

– Ещё слово, и тебя увезут отсюда в другом фургоне, – был ответ. – С красным крестом на боку. В полиэтиленовом костюме на молнии от фирмы “Иисус Христос и ангелы”.

Подъехавший автомобиль резко затормозил прямо под фонарем напротив курочкинского подъезда, скрипнув тормозами на весь Чапультепек. Прижавшись щекой к рулю, Пабло, никогда на остроту своего зрения не жаловавшийся, одним глазом наблюдал, как из машины вышел пугающе огромный человек, настоящий громила, и скрылся в подъезде.

За спиной у Пабло молча сопел грозный гринго. Напряжение в салоне “судзуки” было столь велико, что у Пабло потухла сигара, которую он всё ещё держал во рту, не решаясь, впрочем, более курить в присутствии norteamericano.

Не прошло и минуты, как некий тёмный силуэт мелькнул возле автомобиля, на котором приехал громила великан. Почти тут же показался и он сам. Пабло увидел, что громила качается, ноги под ним подгибаются, и не падает он только потому, что его держит за талию какой-то человек, вышедший вместе с ним из подъезда.

Гринго за его спиной удовлетворенно хмыкнул.

– Я надеюсь, ты ничего не видишь, парень? А то ведь можно и глаза потерять по неосторожности.

– О чём вы, сеньор? – отозвался Пабло, моргая глазом на фонарь. – Такая непролазная темень – конечно я ничего не вижу. Да я и не смотрю никуда.

– Или смотришь?.. – зловеще прошипел гринго.

– Смотрю на моего мальчика, сеньор. Объясняю ему, что сегодня его не накормят енотиной, потому что так уж сложились обстоятельства.

– Да нет, ничего, амиго, возможно, что вполне накормят, потому что всё уже, похоже, закончилось, и я тебя сейчас отпущу. Пойдешь ставить свой пистон, как это у вас, недоносков, говорят.