Джентльмены и игроки
Шрифт:
— Смотри, куда идешь, — говорит он.
Впервые сентосвальдовец соизволил обратиться ко мне.
— Ты что здесь делаешь?
Я знаю, что комната в конце Верхнего коридора — учительский кабинет. Мне даже довелось там побывать раз или два: маленькое душное помещение, пол по колено в бумагах, несколько огромных несокрушимых паучников угрожающе топорщат ветви с высокого и узкого окна.
Мальчик ухмыляется.
— Меня Кваз выгнал. Хочу смыться потихоньку, а то оставят после уроков. Кваз никого не бьет.
— Кваз?
Мне знакомо это имя, его упоминали
— Живет в Колокольной башне. Похож на горгулью. Не знаешь? — Мальчик снова ухмыльнулся. — Маленько podex, а вообще нормальный. Я с ним договорюсь.
Я смотрю на мальчика с растущим трепетом. Его самоуверенность просто пленяет. Он говорит так, словно учитель для него не грозный властелин, а объект для насмешек. Я немею от восхищения. Более того, этот мальчик — этот бунтовщик, позволяющий себе насмехаться над «Сент-Освальдом», — говорит со мной на равных, не имея ни малейшего представления, кто я на самом деле!
До этой минуты мне никогда не приходило в голову, что я смогу найти здесь союзника. Единственным моим спутником в «Сент-Освальде» было болезненное одиночество. У меня не было друзей, которым можно что-то рассказать, а поделиться с отцом или Пепси — немыслимо. Но этот мальчик…
Наконец я обретаю дар речи:
— А что такое podex?
Мальчика звали Леон Митчелл. Пришлось сказать, что я первоклассник, Джулиан Пиритс. Я ниже ростом, чем полагается в моем возрасте, так что проще сойти за младшего ученика. Таким образом, Леон не станет спрашивать, почему меня не было на годовом собрании или на физкультуре.
От своего чудовищного обмана я чуть не падаю в обморок — и в то же время дрожу от восторга. Все оказалось так просто. И если можно убедить одного мальчика, то почему нельзя убедить остальных — даже учителей?
Я вдруг воображаю, что становлюсь членом клубов, команд, открыто хожу на уроки. Почему бы и нет? Школу я знаю лучше, чем любой ученик. На мне сент-освальдская форма. С чего бы кому-то приставать ко мне с расспросами? В Школе, должно быть, тысяча мальчиков. Никто, даже директор, не может знать всех. Более того, драгоценные традиции играли мне на руку, никто не слыхал о подобном обмане. Такой чудовищной вещи даже заподозрить не могли.
— А почему ты на урок не идешь? — Серые глаза мальчика ехидно блестят. — Тебе яйца оторвут, если опоздаешь.
В его словах слышится вызов.
— А мне плевать, — отвечаю я. — Мистер Слоун велел отнести в кабинет сообщение. Скажу, что секретарь разговаривал по телефону и пришлось долго ждать.
— Неплохо. Надо запомнить этот прием.
Из-за одобрения Леона я почти теряю бдительность.
— Я все время смываюсь, — говорю я. — И никто еще меня не поймал.
Он, усмехнувшись, кивает.
— А что у тебя сегодня?
У меня чуть не вырвалось: «Физкультура», но я вовремя спохватываюсь.
— Религия.
Леон корчит гримасу.
— Vae! [21]
Я хихикаю.
— А кто у вас классный руководитель? — спрашиваю я, чтобы выяснить, в каком он классе.
— Скользкий Страннинг. Англичанин. Настоящий клоун. А у тебя?
Я задумываюсь. Не хочется говорить Леону то, что легко опровергнуть. Но не успеваю я ответить, как позади нас внезапно раздается шарканье. Кто-то приближается.
21
Увы! (лат.).
Леон тут же вытягивается в струнку.
— Это Кваз. Лучше сматывайся, — советует он.
Я оборачиваюсь на шаги, разрываясь между облегчением — теперь не надо отвечать на вопрос о классном руководителе — и огорчением, ведь разговор так быстро прервался. Я стараюсь запечатлеть в памяти лицо Леона: прядь волос, небрежно падающая на лоб, светлые глаза, насмешливый изгиб рта. Смешно и думать, что когда-нибудь мы снова увидимся. Опасно даже пытаться.
Когда учитель появляется в Верхнем коридоре, я принимаю равнодушный вид.
Я знаю Роя Честли только по голосу. Мне доводилось слушать его объяснения, смеяться его шуткам, но лицо удавалось увидеть лишь мельком, на расстоянии. И вот он стоит передо мной — сгорбленный, в потрепанной мантии и кожаных шлепанцах. Я склоняю голову, когда он подходит, но, должно быть, вид у меня виноватый, потому что он останавливается и строго смотрит на меня:
— Что это вы тут делаете? Почему не на уроке?
Я бормочу что-то про мистера Слоуна и сообщение.
Мистера Честли это не убеждает.
— Его кабинет в Нижнем коридоре, а ты где?
— Сэр, мне надо было заглянуть в свой шкафчик.
— Что, во время урока?
— Сэр…
Ясное дело, он мне не верит. Сердце бешено колотится. Осмелившись поднять глаза, я вижу лицо Честли, некрасивое, умное и добродушное лицо с нахмуренными бровями. Мне страшно, но за страхом таится что-то другое — необъяснимая, захватывающая надежда. Он заметил меня? Неужели меня наконец кто-то заметил?
— Как тебя зовут, сынок?
— Пиритс, сэр.
— Пиритс, значит?
Я вижу, как он решает, что со мной делать. То ли допрашивать, как подсказывает чутье, то ли отпустить и заняться собственными учениками. Еще несколько секунд он изучает меня — глаза у него выцветшие, желто-голубые, как грязные джинсы, — и тут я чувствую, что из его пытливого взгляда уходит тяжесть. Он решил, что я не стою его внимания. Мальчишка из младших классов прогуливает уроки — ничего страшного, и его это не касается. На секунду ярость заслонила привычную осторожность. Значит, я не представляю угрозы? Не стою хлопот? Или после многолетней игры в прятки у меня получилось наконец превратиться в невидимку — полностью и бесповоротно?