Джентльмены

Эстергрен Клас

Прожив тягостный, дождливый, прокуренный, сальный, туманный месяц в Берлине, Генри едва не начал сходить с ума. Ничего не происходило, и даже кутежи в барах уже не веселили его. Но вот пришло новое письмо, на этот раз из Стокгольма. Генри очень удивился. В Швеции никто не должен был знать Билла Ярда.

Генри судорожно вскрыл конверт и застыл от изумления: «Скрывайся, Билл. Операция провалена. Найди мисс Верену Масгрейв в пансионе „Белек“, Бляйбтройштрассе, 15. Когда ее портрет появится на рекламной тумбе на Курфюрстендамм, 108, тебе пора уезжать. Ты храбрый парень. Сожги это письмо. В. С.».

Когда нереальность происходящего подступает вплотную, человека в шоке либо охватывает паранойя, либо он мобилизует все нравственные и физические

ресурсы, чтобы действовать наилучшим для данной ситуации образом. Генри долго балансировал между отчетливой паранойей и полной собранностью. Прочитав письмо вдоль и поперек, он сжег его в пепельнице, выкурил пять сигарет подряд и принялся рассеянно складывать одежду в чемодан с двойным дном, скрывавшим дюжину фальшивых паспортов. В общем и целом ничто не вызывало подозрений, но каким образом в эту историю оказался замешан Вильгельм Стернер, этого Генри понять не мог. Единственное, что пришло ему в голову, — это то, что именно В. С., человек с дипломатическим прошлым, был важной персоной из Швеции, связь с которой держали квакеры. Но Генри все же ничего не мог понять, кроме того, что должен отправиться на Курфюрстендамм, 108.

Посреди широкого тротуара и в самом деле стояла тумба, увешанная рекламой ближайших магазинов, а также серией фото женщин «до» и «после». Это была реклама пластических операций Института красоты, подобная бодибилдерским афишам, на которых щуплый бухгалтер превращается в пляжного красавца с накачанными бицепсами.

Но в данном случае все было наоборот: здесь не прибавляли, а отнимали. Фотографии изображали женщин, чьи носы были отмечены характерной горбинкой — шаг за шагом носы принимали арийские очертания. Текст сообщал, что Институт красоты известен во всем мире.

Одной из женщин была Верена Масгрейв.

Волосы

(Лео Морган, 1963–1964)

Шестьдесят третий год можно назвать годом парикмахерского кризиса, после которого не все цирюльники пришли в себя. Для Лео Моргана и прочих, любящих свои волосы, то был великий год. Мир радикально переменился. Лео обрел известность как сын легендарного Барона Джаза, поэт и вундеркинд, прославившийся благодаря передаче «Уголок Хиланда», лакомый кусочек для интервьюеров из еженедельников. Рано повзрослевший, очень застенчивый подросток высказывался нечасто, но если уж говорил, то основательно — формулируя свое мнение обо всем, от Имсена и Маранаты до новых членов Шведской академии. В те редкие дни, когда у Лео было хорошее настроение, даже средних способностей репортер мог намыть немало золота.

Известность Лео, разумеется, производила впечатление в школе: Лео стал примером для подражания, любимчиком учителей и мог рассчитывать на отличные оценки по всем предметам, кроме гимнастики: преподаватель этой дисциплины с удрученным видом сообщал коллегии об отметке «хорошо» — неуместной кляксе на полотне безупречных оценок Моргана.

Той весной Генри Морган дезертировал, сбежал, покинул пределы родины, вследствие чего разгорелся скандал — не слишком, впрочем, продолжительный и эффективно погашенный. Все говорили об этом, но не публично. Генри стал чем-то вроде тайного героя. Поскольку герой никогда подолгу не задерживался дома, Лео не особо тосковал по брату. Грета, разумеется, жила в постоянной тревоге, и младший сын понимал природу ее беспокойства. Грета не жаловалась и не причитала. Всем своим существом она чувствовала, что Генри в любой ситуации выйдет сухим из воды, что нет ни малейшей причины плакать о нем. Генри возвращался домой после любой передряги.

Так оно и было: вскоре пришло письмо из Копенгагена с вестью о том, что о Генри позаботились люди, именуемые квакерами. Грета и Лео нашли толкование этого слова в словаре — оно вселяло надежду. Бывают люди и похуже.

У Хансонов дела обстояли не лучшим образом. Взрослея, Вернер не становился более нормальным. Он стал старшеклассником, гимназистом, и, хотя Лео вскоре тоже предстояло поступить в гимназию, приятели все больше отдалялись друг от друга. Закончились игры, собирание марок, коллекционирование ключей и прочие забавы.

Вернер основал Общество юных изобретателей — совершенно бесперспективное, ибо его ровесники куда больше интересовались исследованием женского тела, вследствие чего Вернер сосредоточился на проблеме пропавших без вести. Картотека исчезнувших людей росла и росла, сам Вернер размышлял и рассуждал, рисовал карты и выдвигал гипотезы как относительно частных случаев, так и касательно общей теории. Теория эта заключалась в том, что все пропавшие люди собрались в одном месте на земном шаре, где веселились, вместе наблюдая за тщетными попытками детективов их отыскать. Эти люди, избранные, просачивались в некую таинственную щель бытия, оказываясь в новой, лишь им известной реальности.

Фру Хансон была убеждена, что мальчик утратил рассудок из-за отсутствия отцовского авторитета. Сама она никогда не пыталась развеять его иллюзии относительно отца, ждущего сына на острове в Южном море. Той же весной, вдобавок ко всему прочему, состоялась премьера фильма «Неразбериха в Южном море». Вернер сидел в первом ряду и, разумеется, видел на экране себя и «Хансона», как он называл пропавшего отца. Мать по-прежнему ничего не рассказывала об отце Вернера, что, вероятно, и являлось корнем зла. Она скрывала то, что, по ее мнению, могло повредить молодому человеку, она пыталась защитить его от реальности — и, как любая попытка защитить кого-либо от реальности, эта была обречена на провал.

Посоветовавшись со школьными учителями, мать отправила Вернера в Англию, на летние языковые курсы в Бурнмауз. Поездка влетела в копеечку, но сбережений фру Хансон вкупе со школьной стипендией хватило. Сам Вернер не горел желанием ехать, и матери пришлось его уговаривать, о чем она горько сожалела впоследствии.

Осенью шестьдесят третьего года Вернера Хансона, вернувшегося домой из английского Бурнмауза, можно было узнать лишь по отпечаткам пальцев. Изначальный замысел заключался в том, чтобы взбодрить Вернера сменой обстановки, свежим морским воздухом, новыми знакомствами, которым надлежало развеять мрачные мысли отрока.

План, несомненно, сработал. Прежнего Вернера не стало. За полтора месяца — языковые курсы включали шесть недель интенсивного общения в жизнерадостной юной компании, как гласил текст рекламы, — юноша превратился из прыщавого, осыпанного перхотью зубрилы в некий символ новой эпохи западной культуры. Невзрачный, пропахший потом шахматный маньяк с обкусанными ногтями, председатель Общества юных изобретателей, выехавший из Швеции в день летнего солнцестояния, вернулся в конце августа совсем другим человеком. Жирные, пересыпанные перхотью волосы посвежели и посветлели под лучами солнца, пригревавшего каменистые английские берега, но самое ужасное — они были начесаны на лоб битловскойчелкой. Кроме того, Вернер избавился от старой одежды — серых, толстых, колючих заплатанных обносков, пропитанных потом, — и обзавелся в Лондоне модным гардеробом.

Вернер Хансон появился в школе через два дня после общего сбора, и эта небрежность уже свидетельствовала о произошедших с ним переменах. Паренек вышагивал на каблуках высоких шнурованных ботинок, которые он называл boots,челка эффектно свисала на глаза, чисто вымытые шампунем волосы развевались на ветру — произошло чудо.

В сущности, чудо было легко объяснимо: Вернер Хансон попал в семью с двумя юными дочерьми, которые едва не умерли со смеху, увидев неказистого прыщавого шведа, казавшегося столетним стариком. Вскоре ими, очевидно, овладел творческий порыв, и силы были брошены на преображение бедняги Вернера, который за пару суток претерпел метаморфозу под стать доктору Джекилу и мистеру Хайду. Пока парень отмокал в ванне, во дворе сожгли его старую одежду, попутно позаботившись об устранении невинности. Дело было сделано. Вернер просочился в некую таинственную щель бытия, оказавшись в новой, лишь избранным дарованной реальности, и у нас есть все основания полагать, что сия реальность вызвала у него живейший интерес, вследствие чего девушки вкушали плоды своего труда все шесть недель его пребывания в Бурнмаузе.