Джет из Джетевена
Шрифт:
– и ненавидел его.
Мастер Слов Керавар вошел в маленькую камеру. Джет встал. Иллари видел Мастера Слов ужасающе отчетливо. В его облике не было ничего непроявленного, туманного, расплывчатого, как обычно бывает в воспоминаниях, как было в предыдущей сумятице образов. Он был очень реальный и одновременно очень ненастоящий. Иллари даже чувствовал запах свежести, исходящий от его кожи – очевидно, Мастер Керавар изволил только что искупаться. Казалось, протяни Иллари руку, и он дотронется до его плеча. И все же Мастер Слов от этого только казался еще более ненастоящим.
Он
Мастер Керавар тихо и отчетливо произнес первое слово – Слово Боли. В единый миг в теле джета не осталось ни одной целой косточки, глаза обратились в раскаленные шары, в голове вскипел свинец, кожа трещала, отлетала черными лепестками. Если бы джет ненавидел своего мучителя чуть меньше… но удар был таким неожиданным и незаслуженным, что ненависть родилась одновременно с болью и заставила сопротивляться. Ерунда. Это мне все только кажется. Сам я целехонек. С диким трудом джет приподнял руку, пошевелил пальцами. Цела, конечно. Ему сразу стало легче. Что, съел? Боль – это терпимо. И не страшно. Боль ведь ужасна не сама по себе, а вместе с мыслью, что в нашем теле что-то отказывается работать – и, может быть, навсегда. Не боль, а мысли о большей боли, болезни, уродстве… Не боль, а страх.
Едва только джет овладел своей болью, Мастер произнес новое слово – Слово Страха. А если мне только кажется, что мне кажется? А если не выдержу… умру… вот сейчас… от страха боль ударила с новой силой… стыдно.. а вот и нет, ничуть не стыдно, это выше сил…
Во мрак упало еще одно слово – Слово Стыда. Ко всему добавился тошнотворный стыд за переживаемый ужас и боль, за неспособность справиться с ними, почти до потери рассудка … но ведь кончится же это когда-нибудь…
Слово Отчаяния. Это никогда не кончится. Даже если я умру. Скотина Керавар. И носит же земля таких. Ходит, дышит. Если очень постараться, больше не будет. Конечно, даже думать больно, не то, что душить его, но что делать, больше нечего…
И последнее – Слово Одиночества. Больше не было никого. Была боль, страх, стыд, отчаянье, был сам джет, и больше ничего и никого, даже ненавистного врага. Он был один во всем мире – но и мира тоже не было.
Джет закричал. Внезапно боль и прочее отступили, исчезли. Как и полагается, совершенно бесследно. Джет чувствовал жгучий холод: еще бы, он весь мокрый насквозь. Он… джет снова коротко вскрикнул.
– Кто? – тихо произнес он, потом снова закричал. – Кто я такой? Как меня зовут? Как меня зовут?
Мастер Керавар бешено взглянул на него. Даже маги не могут убивать взглядом; во всяком случае, Керавар не умел, иначе убил бы. Он стоял, тяжело и быстро дыша от гнева, потом поднял руку, отвесил джету пощечину в полную силу и вышел так быстро, словно за ним гнались…
– Полегче, малыш, – пробормотал Иллари, утирая лоб, – полегче. Я пока еще тоже жить хочу.
– Прости, господин, – сдавленно произнес джет, тоже утирая холодный пот.
– Пустое, – раздраженно
Повеселевший джет благодарно кивнул. Причина внезапного порыва Иллари была, однако, совсем иной. Он и сам не признался бы себе в том, что заставило его предложить дружбу вассалу. Просто высокомерие Иллари так и не переросло в спесь, столь свойственную столичным придворным, а врожденное чувство справедливости не позволило ему считать себя господином человека, который настолько превосходил во всем его самого.
– Что-то я опять проголодался, – почти пристыженно произнес Иллари, чтобы сгладить возникшую неловкость.
– Ой, я совсем забыл! – воскликнул джет и принялся разгребать угли.
Новая порция клубней успела не только испечься, но и остыть. Джет подбросил еще углей, закопал в них еще несколько клубней и принялся вместе с Иллари уплетать остывшее лакомство, которое отнюдь не стало менее вкусным.
– Крепкая у тебя выдержка, – невнятно произнес Иллари с набитым ртом, все еще не в силах оправиться после недавнего потрясения.
– И как ты еще ухитрился сохранить рассудок?
Джет поднял на Иллари свои лиловые глазища.
– Тогда или потом? – без улыбки спросил он.
– И то, и другое.
– Тогда – не знаю. Разве что чудом. А потом… – в глазах джета вновь замерцала тоска по дому. – Когда мне объявили приговор… ну, об изгнании… я пошел попрощаться с Деревьями. Этого мне запретить не могли.
Вновь ветер воспоминаний донес до Иллари восхитительный запах волшебной рощи.
– Они как раз цвели… и были такие красивые… я не мог уйти от них, не мог… и я сорвал себе веточку на память. Я ничего не знал тогда… что в изгнании сходят с ума, не знал… и почему, тоже не знал. Это уже потом, когда я побродил по городам и увидел…
Джет судорожно сглотнул, и Иллари мысленно содрогнулся вместе с ним. Какой же ужас должен был испытать мальчишка, увидев своих изгнанных соотечественников, превратившихся в грязных, нищих безумцев. И насколько больший ужас он пережил, сообразив, что и ему была уготована та же участь. Даже и без слов джета Иллари знал, как тоскливое непонимание терзает джета: он-то отчего не сходит с ума? Как долгими бессонными ночами он в мучительном ожидании прислушивается к собственному разуму: не началось ли? Как он, едва усталость берет верх и властно требует сна для измученного тела, с воплем вскакивает, еще не до конца проснувшись, ибо снилось ему, что безумие подкралось и овладевает его рассудком.
– Ну, потом-то я сообразил, что с ума я все никак не схожу и не схожу, и мне немного полегчало. Уже совсем потом я понял, что это из-за веточки. Может, я бы и не догадался, но я делал сам такие талисманы: кусочек дерева в серебре на цепочке.
– Так, значит, кое-кто у вас в Джетевене имеет возможность выйти наружу? – сразу понял Иллари.
Джет кивнул.
– Еще когда меня пытались зарезать на городском базаре, все стало ясно. Кирпичи в меня швыряли безумные джеты, но тот, кто им приказал, вполне разумен.