Джейн Остен и 'Гордость и предубеждение'
Шрифт:
Мисс Остен любила танцевать и так описывала сестре балы, на которых бывала:
"Всего было только двенадцать танцев, из которых я танцевала девять, а остальные - нет, просто потому, что не нашлось кавалера".
"Был там один джентльмен, офицер Чеширского полка, весьма красивый молодой человек, которому, как мне сказали, очень хотелось быть мне представленным, но хотелось не так сильно, чтобы что-то для этого предпринять, так у нас ничего и не вышло".
"Красавиц было мало, да и те были не особенно хороши. У мисс Айронмонгер вид был неважный, и единственная, кем откровенно восхищались, была миссис Блант. Выглядела она точно так же, как в сентябре, с тем же широким лицом, бриллиантовым бандо, белыми туфлями, розовым мужем и толстой шеей".
"Чарльз Пуалет в четверг устроил бал, и, конечно, переполошил всю округу, где, как ты знаешь, с интересом относятся к его финансам и живут надеждой, что скоро он разорится. Жена его именно такая, какой мечтали ее увидеть соседи: не только взбалмошная, но еще и глупая и сердитая".
Один родственник Остенов, видимо, вызвал пересуды в связи с поведением некоего д-ра Манта, поведением, из-за которого его жена переехала жить к своей матери, о чем Джейн сообщила так: "Но поскольку д-р Мант священник, их взаимная любовь, при всей своей безнравственности,
У мисс Остен был острый язычок и редкостное чувство юмора. Она любила смеяться и смешить. Ждать от юмориста, чтобы он (или она) не высказал того, что думает, - значит требовать от него слишком многого. И, видит Бог, трудно быть смешным, не позволяя себе время от времени немножко озорного лукавства. "Млеко человеческой доброты" не такая уж веселая материя. Джейн безошибочно улавливала в людях глупость, претензии, аффектированность и неискренность, и к ее чести нужно сказать, что все это скорее веселило ее, а не вызывало досаду. Она была слишком воспитанна, чтобы говорить людям вещи, которые могли их обидеть, но не видела греха в том, чтобы позабавиться на их счет с Кассандрой. Даже в самых едких ее замечаниях я не вижу злого умысла, ее юмор, как и положено юмору, был основан на наблюдательности и врожденном остроумии. Но когда для того были основания, мисс Остен могла говорить всерьез. Эдвард Остен, хотя и унаследовал от Томаса Найта поместья в Кенте и в Хэмпшире, сам жил главным образом в Годмершем-Парке близ Кентербери, и туда сестры по очереди приезжали к нему гостить, иногда месяца на три. Его старшая дочь Фанни была любимой племянницей Джейн. Она вышла замуж за сэра Эдварда Начбулла, чей сын был возведен в звание пэра Англии и получил титул лорда Бранборна. Он-то первым и опубликовал письма, написанные к Фанни, когда эта молодая особа размышляла о том, как отнестись к ухаживанию молодого человека, захотевшего на ней жениться. Они изумительны как по своей уравновешенной разумности, так и по нежности.
Для многих поклонников Джейн Остен было прямо-таки ударом, когда несколько лет назад Питер Кеннел опубликовал в журнале "Корнхилл"[3] письмо, которое Фанни, тогда уже леди Начбулл, много лет назад написала своей младшей сестре миссис Райс, где говорила о их знаменитой тетке. Оно так удивительно, но так характерно для того периода, что я, получив на то разрешение покойного Браборна, поместил его здесь. Курсивом набраны слова, подчеркнутые автором письма. Поскольку Эдвард в 1812 году переменил фамилию на Найт, нелишним будет напомнить, что миссис Найт, о которой упоминает леди Начбулл, - это вдова Томаса Найта. Из слов, которыми начинается письмо, явствует, что миссис Райс была встревожена, услышав что-то, что ставило под сомнение благовоспитанность ее тети Джейн, и хотела узнать, как это могло случиться, если это правда. Леди Начбулл ответила ей так:
"Да, моя хорошая, это чистая правда, что тетя Джейн по ряду причин была не так утончена, как ей бы надо быть по ее таланту, и, живи она на пятьдесят лет позже, она во многих отношениях более подходила бы к нашим более утонченным вкусам. Она была небогата, и люди, с которыми она главным образом общалась, были отнюдь не тонкого воспитания, короче говоря - не более чем mediocres[*Заурядны (фр.).], и она, хотя, конечно, и превосходила их умственной силой и культурностью, в смысле утонченности стояла на том же уровне, - но я думаю, что с годами их общение с миссис Найт (которая их нежно любила) пошло обеим на пользу, и тетя Джейн была так умна, что не преминула отбросить все обычные признаки "обыкновенности" (если можно так выразиться) и приучить себя держаться более утонченно хотя бы в общении с людьми более или менее знакомыми. Обе наши тетушки (Кассандра и Джейн) росли в полном незнании света и его требований (я имею в виду моды и проч.), и если бы не папина женитьба, которая переселила их в Кент, и не доброта миссис Найт, которая часто приглашала к себе гостить то одну, то другую сестру, они были бы пусть не глупее и не менее приятны сами по себе, но сильно потеряли бы в глазах хорошего общества. Если слышать тебе это противно, прошу прощения, но я чувствовала, что все это у меня на кончике пера, и оно пожелало возвысить голос и рассказать правду. Вот уже и время одеваться... Остаюсь, любимая моя сестра, всегда преданная тебе
Ф. К. Н.".
Это письмо вызвало негодование среди приверженцев Джейн, и они уверяли, что миссис Начбулл писала его, уже страдая старческим слабоумием. Ничто в письме не наводит на эту мысль; да и миссис Райс не обратилась бы к сестре с таким вопросом, если бы считала, что та не в состоянии на него ответить. Приверженцы, очевидно, сочли черной неблагодарностью, что Фанни, которую Джейн обожала, написала о ней в таких выражениях. Тут выходит, что одна другой стоит. Очень жаль, но это факт, что дети не относятся к своим родителям или вообще к людям из другого поколения так же любовно, как эти родители или родичи относятся к ним. Со стороны родителей и родичей ждать этого очень неразумно. Джейн, как мы знаем, вообще не вышла замуж и отдала Фанни часть той материнской любви, которая, будь она замужем, досталась бы ее родным детям. Она любила детей, и дети ее обожали. Им нравилось, что с ней можно играть и что она умеет рассказывать длинные, подробные истории. С Фанни она крепко подружилась. Фанни могла говорить с нею так, как не могла, возможно, говорить ни с отцом, поглощенным занятиями помещика, в которого он превратился, ни с матерью, которая только тем и занималась, что плодила потомство. Но глаза у детей зоркие, и судят они жестоко. Когда Эдвард Остен получил в наследство Годмершам и Чоутон, он двинулся вверх по лестнице и браком соединился с лучшими семьями графства. Что думали Кассандра и Джейн о его жене, мы не знаем. Д-р Чапмен снисходительно замечает, что, только потеряв ее, Эдвард почувствовал, "что ему следует больше позаботиться о матери и сестрах, и предложил им дом для жилья в одном из своих поместий". Владел он ими уже двенадцать лет. Мне кажется более вероятным другое: его жена, скорей всего, считала, что они достаточно заботятся о членах его семьи, если изредка приглашали их в гости, и совсем не мечтала вечно видеть их у себя на пороге. И именно с ее смертью он оказался волен поступать со своей собственностью как захочется. Если это было так, это не ускользнуло бы от острого глаза Джейн и, вероятно, подсказало те страницы в "Здравом смысле и чувствительности", где описано обращение Джона Дэшвуда со своей мачехой и ее дочерьми. Джейн и Кассандра были бедными родственницами. Если их приглашали подольше погостить у богатого брата и его жены, или у миссис Найт в Кентербери, или у леди Бриджес (матери Элизабет Найт) в Гуднестоне, это была милость и как таковая ощущалась приглашавшими. Мало кто из нас так
Я уверен, что миссис Найт, леди Бриджес, Эдвард и его жена были очень добры к Джейн и ценили ее, ведь иначе и быть не могло; однако нетрудно вообразить, что они считали обеих сестер не вполне на высоте. Они были провинциальны. В XVIII веке была еще большая разница между людьми, хотя бы часть жизни проводившими в Лондоне, и теми, что никогда там не бывали. Эта разница давала комедиографам самый благодарный материал. Сестры Бингли в "Гордости и предубеждении" презирали всех мисс Беннет за недостаток "стиля", а Элизабет Беннет раздражало то, что она называла их жеманством. Все мисс Беннет стояли на общественной лестнице на ступеньку выше, чем обе мисс Остен, потому что мистер Беннет был помещиком, хотя и бедным, а его преподобие Джордж Остен - бедным провинциальным священником. Странно было бы, если бы Джейн при ее воспитании не хватало светскости, столь ценимой кентскими дамами; и если бы это было так и ускользнуло от зоркого глаза Фанни, мы можем быть уверены, что ее мать как-нибудь высказалась бы на этот счет. Джейн была по натуре откровенна и несдержанна и, вероятно, частенько предавалась грубоватому юмору, который эти безъюморные дамы не умели ценить. Можно себе представить, как они сконфузились бы, если б услышали от нее то, что она писала Кассандре, - что она сразу распознает неверную жену. Она родилась в 1775 году. Всего двадцать пять лет прошло с выхода "Тома Джонса", и трудно поверить, что за это время провинциальные нравы сильно изменились. Джейн вполне могла быть такой, что леди Начбулл пятьдесят лет спустя сочла в своем письме "ниже нормы" хорошего общества и его требований. И когда Джейн уезжала погостить к миссис Найт, в Кентербери, вполне возможно, судя по письму леди Начбулл, что старшая намекала ей на подробности поведения, которые помогли бы ей стать более "утонченной". Может быть, именно поэтому она в своих романах так подчеркивает воспитанность. Сегодняшний писатель, выводя тот же класс, что и она, счел бы это само собой разумеющимся. Кончик ее пера пожелал возвысить голос и сказать правду. Ну и что? Меня нисколько не оскорбляет мысль, что Джейн говорила с хэмпширским акцентом, что манеры ее не были отшлифованы, а сшитые дома платья свидетельствовали о дурном вкусе. Мы правда, знаем из "Мемуара" Каролины Остен[4], что, по мнению семьи, обе сестры, хоть и интересовались туалетами, всегда были одеты плохо, но не сказано, как это надо понимать - неряшливо или не к лицу. Все члены семьи, писавшие о Джейн Остен, старались придать этому больше значения, чем оно того заслуживало. Это было лишнее. Остены были порядочные, честные, достойные люди, близкие к крупной буржуазии, и, возможно, лучше сознавали свое положение, чем если бы оно было более четким. Сестры, как заметила леди Начбулл, хорошо ладили с людьми, с которыми главным образом общались, а те, по ее словам, не отличались тонкостью воспитания. Когда они встречались с людьми чуть повыше, как модницы Бингли, они защищались тем, что критиковали их. О преподобном Джордже Остене мы не знаем ничего. Жена его была женщина добрая, глуповатая, вечная жертва недугов, к чему ее дочери относились по-доброму, но не без иронии. Она дожила почти до девяноста лет. Мальчики, до того как уехать из дому, видимо, развлекались тем, что предлагала деревня, а когда удавалось получить на денек лошадь, ездили на охоту.
Первым биографом Джейн был Остен Ли[5]. В его книге есть кусок, по которому с легкой помощью воображения можно представить себе, какую жизнь она вела в те долгие тихие годы, которые провела в Хэмпшире. "Можно утверждать как проверенную истину, - пишет он, - что тогда меньше оставляли на ответственность и на усмотрение слуг и больше делалось руками или под присмотром хозяина и хозяйки. Что касается хозяек, то все, кажется согласны в том, что они были лично причастны к высшим сферам кулинарии, а также составления домашних вин и настаивания трав для домашней медицины. Дамы не брезговали прясть нитки, из которых ткалось столовое белье. Некоторые любили своими руками мыть после завтрака и после чая "лучший фарфор". Из письма явствует, что Остены обходятся вовсе без прислуги, или с девочкой, которая ничего не умеет. Кассандра готовила не потому, чтобы "меньше оставляли на ответственность и на усмотрение прислуги", но просто потому, что прислуги не было. Остены были ни бедны, ни богаты. Миссис Остен и ее дочери сами шили себе платья, и девочки шили братьям рубашки. Мед варили дома, и миссис Остен коптила окорока. Удовольствия были простые. Главным праздником бывали танцы, устроенные кем-нибудь из более обеспеченных соседей. В то время в Англии были сотни семей, живших такой тихой, однообразной и пристойной жизнью; не чудо ли, что в одной из них, ни с того ни с сего, появилась высокоодаренная писательница?
III
Джейн была очень человечна. В молодости она любила танцы, флирт и любительские спектакли. И чтобы молодые люди были красивыми. Как всякая нормальная девушка, интересовалась платьями, шляпками и шарфами. Она отлично владела иглой, "и шила и вышивала", и, наверное, это ей пригодилось, когда она переделывала старое платье или из части отставленной юбки мастерила новый капор. Ее брат Генри в своем "Мемуаре" говорит: "Никто из нас не мог бросить бирюльки таким аккуратным кружком или снять их такой твердой рукой. В бильбоке она проделывала чудеса. В Чоутоне оно было не тяжелое, и порой она ловила шарик по сто раз подряд, пока рука не устанет. Порой она отдыхала за этой простенькой игрой, когда из-за слабых глаз уставала читать и писать".
Прелестная картинка.
Никто не назвал бы Джейн Остен синим чулком, этот тип не внушал ей симпатии, но совершенно ясно, что она отнюдь не была лишена культурности. Знала она не меньше, чем любая женщина ее времени и ее круга. Доктор Чапмен, великий авторитет по ее романам, составил список книг, которые она безусловно читала. Это интересный список. Конечно, она читала романы, - романы Фанни Берни[6], мисс Эджворт[7] и миссис Радклифф; читала и романы в переводах с французского и с немецкого (среди прочих - "Страдания юного Вертера" Гете) и любые романы, которые могла получить в библиотеках Саутхемптона и Бата. Интересовала ее не только беллетристика. Она хорошо знала Шекспира, а из своих современников - Скотта и Байрона, но любимым ее поэтом был, видимо, Купер[8]. Вполне понятно, что его спокойные, изящные и умные стихи завоевали ее. Читала она и Джонсона и Босуэлла и много книг по истории, а также всевозможную смешанную литературу. Она любила читать вслух, и голос у нее, говорят, был приятный.