Джихангир-Император. Прошедшее продолженное время
Шрифт:
Сердце взлетало и падало, сладко сжималось от понимания того, что для меня, только для меня поет о любви девушка, лучше которой я не видел никогда раньше и не увижу».
Поправив эти строки, Джек подумал, что мальчик Данилка, которым он когда-то, видимо, был, чертовски прав. Вспоминая лицо девушки, лицо Ники Громовой, он понял, с каких давно прошедших времен связаны они неразрывной связью взаимного влечения. Он вздохнул и продолжил чтение.
«…Пустынный,
На плече – автомат с теплым от стрельбы стволом, на ногах – кроссовки.
На обочине дороги рычал на малых оборотах странный гусеничный экипаж, который показался мне чуть ли не родным. Мне было непонятно теплое чувство к железному монстру, пока память не подсказала, из каких передряг вытаскивала отделение разведроты эта неказистая с виду, вооруженная скорострельной пушкой и пулеметом боевая десантная машина.
Двое, память напомнила, что их зовут Федот и Маркиз, приволокли сильно избитого местного в длинной рубахе и съехавшей набок чалме.
Он был загорелым, черноусым, обритым наголо немолодым человеком, непрерывно, отчаянно повторявшим: «Не нада, не нада» и пытавшимся при этом вырваться из рук солдат, которые периодически поддавали ему ногами по ребрам за его дрыганье.
От южанина несло резкой хлорпикриновой вонью, которая, впрочем, не могла перебить запаха дерьма.
– Выкурили духа! – сказал молодой парень рядом со мной. – Там еще двое были. Не вылезли, задохнулись.
– А с этим что? – спросил я. – В расход?
– А хули с ним делать? – ответил он. – Правды все равно не скажет, а везти этого засранца в часть – на хуй надо. Тут Васька-сержант придумал кой-чего…
«Духа» связали, поставили на ноги, надели веревку на шею. Башня БМД повернулась, ствол пушки опустился. Веревку привязали так, чтобы душман стоял приподнявшись на цыпочках.
По знаку сержанта оператор-наводчик начал поднимать пушку. По мере того как затягивалась петля на шее, лицо «духа» начинало наливаться кровью. Он, извиваясь, пытался достать до земли ногами.
Периодически ствол опускали, чтобы дать духу вдохнуть воздуха. И я слышал, как несчастный хрипел: «Тойота дам, золот дам, жена дам, жопа дам». Затем сержант, такой же, как и я, молодой парень, жестом показывал наводчику в башне – «вира», затягивая врагу веревку на шее…
– Данилка, просыпайся, пора, – тетя Вера толкнула меня в бок.
– А? Что?! «Духи»? – я вскочил, шаря руками по сторонам в поисках автомата, но нашел лишь ложбинку меж теплых, упругих бедер начальницы амазонок.
– Данила, ты что, одурел? – зашипела тетя Вера, ударив меня по руке.
Женщины засмеялись. Они уже были готовы, затянуты в свою черную форму, словно и не
– Просыпайся, горе мое, – сказала Вера Ивановна, протягивая мне кружку. – Лунатик.
– А что случилось? – осторожно поинтересовался я, пытаясь вспомнить, чего еще я натворил.
– Лунатик, точно, – непонятно чему радуясь, сказала Клавдия. – Ганя пела песню про «черный тюльпан», и Лена спросила, что это такое. Так ты сказал, что это самолет, который гробы возил. Ну откуда ты все это знаешь?..
– И сказал это таким басом, будто не мальчик вовсе, а мужик лет тридцати, – добавила тетя Вера.
– Чего не ляпнешь спросонья, – ответил я.
– Ладно, – сказала тетя Вера. – Мы выступаем через десять минут. А ты марш в обоз… И чтобы духу твоего тут не было.
Ганю мне удалось увидеть лишь под вечер, когда князь со своим штабом проскакал мимо телеги дяди Федора, согнав на обочину его и сотни других возниц.
Рыжая амазонка ехала рядом с Иваном Васильевичем, по левую от него сторону. Она пронеслась совсем рядом со мной на белом жеребце, и мне показалось, что она улыбнулась мне.
Я, забыв об осторожности, поднялся на телеге, чтобы как можно дольше видеть ее точеную, затянутую в черную кожу парадной формы фигурку.
Как на грех, в арьергард свиты затесался молодой боярин Дуболомов. Роман потянулся было за плетью, но понял, что не успеет и лишь буркнул нечто неразборчивое.
– Не суйсь, если кнута попробовать не хочешь, – хмуро сказал дядя Федор, дергая меня за рукав.
– Отстань, старый, – грубо ответил я ему, пытаясь разглядеть в кавалькаде всадников девушку.
– Да хрен с тобой, паря. Ктой из стражников протянет поперек спины, сразу ума прибавится.
Я опустился, тем более что Гани уже не было видно. Я сидел уставясь в точку, улыбаясь неизвестно чему, мурлыкая под нос: «Моей надежды яркий свет, я шел к вам столько долгих лет. Но вы вдвоем, вы не со мной».
Этих слов я никогда не знал раньше, они были явно не моими. Но сейчас они пришли на ум вместе с никогда раньше не слышанной мелодией.
– Эх, Данилка, – вздохнул возница. – Все ребята как ребята, один ты чокнутый. Не для тебя она, дочка князева.
– Чего ты болтаешь, дядя Федор, – возразил я. – Никакая она не княжеская дочь, раз в лесу с амазонками ночует.
– Энто они ее к воинскому делу сызмальства приучили…
– Но ее не Рогнеда звать, а Ганя.
– Что Ганя, что Рогнеда, – возница усмехнулся. – Тебя Данькой ведь зовут и Данилой. А вырастешь, Бог даст, кликать будут Даниилом Андреичем. Я точно знаю, нашего ирода она дочь. Вон и башка такая же ржавая. Подрастет чуток, и отдадут ее за князя Суздальского, Григория.
– На кой ей эта дубина? – вырвалось у меня.