Джим и Айрин
Шрифт:
– А как же Горбачев? С которым они подписывали договор? По TV говорят, что он – другой.
– Не может быть. Если бы он был другим – он никогда не стал бы начальником.
– Может, он всех обманул? А они были слишком тупы, чтобы заметить?
Айрин коротко смеется.
– Но ты же обманула их? – настаивает Джим. – Ты же вырвалась!
– Да, мы вырвались. А что хорошего? Мой муж мертв. Он хотел сражаться за свободу, помочь американцам оставаться свободными. Поэтому мы отправились в Лос-Аламос.
– Да? Почему?
– Звездные
Джим заходится нервным смехом:
– Айрин, только не говори, что ты веришь в эту чушь! Ей-Богу, эта хреновина не взлетит и через тысячу лет.
– Американцы были на Луне! Американцы могут изобрести все!
Ранние зимние сумерки скрыли горизонт. Джим включает фары.
– Похоже, что вы не угадали, да?
– Разработчики «Звездных Войн» не верили моему мужу. Они думали, что он марксист, прислан шпионить, как Клаус Фукс. Ему не дали никакой работы, вообще никакой! Он был готов подметать, убирать – все, что угодно. Он был идеалистом.
– Тогда он пошел не в ту контору. «Звездные Войны» – это просто способ для правительства перебросить наши деньги в Bell Labs, TRW, General Dynamics – всей этой шайке толстомордых с сигарами.
– Русские боятся Космического Щита. Они знают, что это сделает их дурацкие ракеты бесполезными.
– Послушай, я служил в американской армии. Я чинил такие вещи, понимаешь? Вертолеты с восьмидесятидолларовыми болтами, которые любой кретин может купить на углу за десять центов – все это просто перевод денег.
– Америка – богатая и свободная, – протестует Айрин. – Вьетнам – концентрационный лагерь!
– Мда? Тогда как получилось, что нам там надавали по заднице?
– Крестьянам промыли мозги марксистской ложью.
Джим вытирает нос.
– Знаешь, Айрин, с тобой не очень легко общаться.
– Мне это говорили и раньше, в Магнитогорске. Правда горька, да?
– Попробуй – узнаешь, – бормочет Джим.
Она не реагирует. Миля за милей проходят в тишине, но не в напряженной тишине а в спокойном, почти уютном молчании.
Ему это нравится. Нравится, что в соседнем кресле сидит сбежавшая русская вдова со странностями. Она как-то попадает в его настроение. Все события складываются во что-то, напоминающее авантюру.
Ему нравится, что она молчит после того, как все сказала. Он сам не любитель трепаться. Прошло немало времени с тех пор, как он действительно говорил с кем-нибудь. Случайные попутчики – но и они нынче стали другими.
Нет больше улыбающихся хипов, угощающих косячком случайных друзей. Теперь почти все, кого он подбирал – бедняги, ищущие работу, с усталыми голодными глазами и грустной историей, длинной, как шоссе.
Постепенно темнеет, мир теряет грани, сворачивается в конусы света от фар. Джим чувствует уют. Он любит ехать ночью, в белой блестящей воронке.
Это его место, здесь мир легко проплывает
Он любит быстро ездить по темным дорогам. Никогда не видно далеко вперед, но каким-то чудом впереди всегда оказывается шоссе. Для Джима всегда было чудом то, что ночная лента асфальта никогда не кончается внезапно – и все, как когда кончается кассета. Дорога никогда его не подводила.
Джим протягивает руку, вставляет в магнитофон первую попавшуюся кассету. «Sweethearts of the Rodeo». Джим видел их однажды по Country Music Television, в отеле в Таксоне. Это сестры. Пара очень симпатичных девиц.
За последние месяцы он прокрутил эту кассету не меньше пары сотен раз, и теперь он не слышал музыку – но она как бы окружала его, как дым.
– У тебя есть джаз?
– Что? Например?
– Дюк Эллингтон. Дэйв Брубек. Брубек – великий артист.
– Я могу слушать почти все. Однако джаза нет. Можно купить где-нибудь, в Эль-Пасо.
– Я не могу разобрать, что эти женщины поют.
– Айрин, это не надо понимать. Просто впитывай их.
Они проезжают ровный, пыльный городок под названием Эспаньола. Неоновые вывески над закусочными и заправками. Джим нашел поворот на 76 шоссе на юг.
– Я думаю, мы заночуем в Санта-Фе. Тебя это устраивает?
– Согласна.
– Знаешь там дешевые отели?
– Нет. Я никогда не была там.
– Почему? Это же недалеко.
Она пожимает плечами:
– Я никогда много не путешествовала. В Советском Союзе с внутренним паспортом много проблем. И у меня никогда не было машины, и я не умею водить.
– Не умеешь водить? – Джим барабанит пальцами по рулю. – А чем ты занимаешься?
– Читаю книги. Солженицын, Пастернак, Аксенов, Исаак Бабель...
– Звучит угрожающе.
– Я много узнала про советскую ложь, которой нас пичкали всю жизнь. Не так просто узнавать правду. Я сидела и думала, пыталась понять. На это уходит много времени.
– Да, у тебя такой вид. – Джим чувствует к ней острую жалость. Сидит в убогой квартире, читает книги. – У тебя есть тут друзья? Родственники?
Айрин качает головой:
– Нет, Джим, нет друзей. А у тебя?
Джим заерзал в кресле, откинулся:
– Ну, я же путешествую...
– Джим, у тебя одинокое лицо.
– Наверное, мне пора побриться.
– У тебя есть жена, дети?
– Нет. Не люблю быть привязанным. Я люблю свободу. Перемещаться, смотреть вокруг...
Айрин вглядывается через стекло в летящие световые конусы.
– Да, – произносит наконец. – Очень красиво.
Они останавливаются размяться в национальном парке к северу от Санта-Фе. Джим вдруг начал беспокоиться о том, что кто-то мог сообщить в полицию о стрельбе; возможно, кто-то запомнил номер фургона. Он открывает потайной ящичек в задней панели, просит Айрин вынуть новые номерные знаки.