Джим-лифтёр
Шрифт:
— Палкой! Ударь собаку палкой! Сильнее! — кричали на бегу полицейский и солдаты.
Курт замахнулся, хотел ударить Вольфа, отогнать его — и вдруг палка выпала у него из рук, и он остолбенело уставился на прохожего.
Он увидел, что Вольф беснуется не от злобы, не от желания напасть на врага,
Курт задрожал. Только одного человека на свете встречал так Вольф. Только одному выказывал так бурно свою любовь и преданность.
Мальчик во все глаза смотрел на незнакомца. Нет, конечно, он ошибся… И Вольф тоже обознался… Бледное, чужое лицо с усами… Сутулая спина… У папы была совсем прямая, молодая спина и никогда не было усов…
Но в то мгновение, когда Курт оттаскивал собаку от незнакомца и собирался вежливо извиниться, он вдруг увидел карие глаза и улыбку, которую так хорошо помнил.
— Папа! — чуть не вскрикнув, прошептал мальчик.
— Курт, дорогой… — донёсся еле слышный ответ.
Краус сделал короткий, едва уловимый жест, и Курт мгновенно понял: показывать, что он узнал отца, — нельзя. Рядом — враги.
Мальчик торопливо схватил Вольфа за ошейник и оттащил его. И во-время: отовсюду уже сбегались любопытные. И, конечно, одним из первых прибежал вечный неприятель Курта — Мориц, сын их новой соседки — фрау Зейде. Мориц пролез вперёд и стал перед Куртом, выпятив щуплую грудь.
— Ага, я всегда говорил, что твой Вольф — вредная, злющая собака! — с торжеством заявил он, так, чтобы все слышали. — Он всегда рвёт мне штаны…
— Ты сам их рвёшь, а сваливаешь на Вольфа, чтоб тебе не доставалось от матери! — с возмущением пробормотал Курт. Даже в эту минуту он не позволил оболгать Вольфа.
Запыхавшиеся полицейский и два американца-патрульных протиснулись сквозь толпу.
— Собака укусила вас? Желаете написать жалобу на владельцев? — обратился полицейский к Краусу.
Краус быстро обдумывал положение. Отказаться от жалобы — это покажется подозрительным: все видели, как собака на него набросилась. А писать жалобу — значит, надо назвать себя, сообщить свой адрес, показать документы, которых у него не было.
Пока он раздумывал об этом, делая вид, что осматривает искусанную руку, толпа расступилась, пропуская вперёд худенькую ясноглазую женщину.
— Курт, мальчик, что случилось? — тревожно спрашивала она, ещё не видя ни сына, ни мужа.
Соседи успели уже сообщить Марте, что Вольф искусал прохожего. Но вот она подняла глаза — и в тот же миг узнала Крауса.
— Ах! — вырвалось у неё.
— Мама, наш Вольф набросился на этого господина, — торопясь и глотая слова, перебил её Курт. — Этот господин, мама…
— Да, вот пожалуйста, полюбуйтесь-ка. — Краус протянул руку и показал темнокрасный след полицейской дубинки.
Таких следов было много на его теле — они легко могли сойти за укусы. Толпа подалась вперёд — все хотели рассмотреть эти следы.
— Боже мой, — воскликнула Марта, — как это ужасно! Надо немедленно смазать иодом, перевязать, а то это может загноиться… Я сама, я сама перевяжу вам…
— Гм… перевяжете? Что ж, перевяжите. Только поскорей, а то я тороплюсь, — выразительно сказал Краус.
Он смотрел на жену. Как она побледнела! А седая прядка — её не было раньше!
Видеть жену и Курта хотя бы вот так, на глазах у полицейских, посреди толпы, — и это было счастьем. И Марта тоже смотрела и с болью отмечала сутулость Крауса, его лёгкий костюм, его посиневшие от холода губы…
Она сказала умоляюще:
— Я вас прошу, милостивый государь, не пишите жалобу!.. У меня и так довольно горя. Я сию минуту перевяжу вам руку. А если собака порвала ваш костюм, я вам его заштопаю. Только… только для этого вам придётся зайти к нам в дом…
Она быстро переглянулась с сыном. Глаза мальчика засияли: папа придёт домой!
— Да-да, мы вас очень, очень просим! — подхватил он. — Я… я даю вам слово, что запру собаку, никуда не буду её выпускать…
— Даёшь слово? Посмотрю я, как ты его сдержишь, — проворчал Краус, мгновенно поняв манёвр Марты и сына.
И вот Краус дома. Он с восторгом оглядывает кухню. Синие язычки газа пляшут над плитой, и тепло охватывает беглеца.
Из чулана доносится вой Вольфа: его заперли, но он скребёт лапами дверь и всеми силами хочет вырваться к хозяину.
— Вот злая тварь! — говорит, прислушиваясь, полицейский.
— Следовало бы его пристрелить, чтоб не бросался на людей. Он порвал брюки Дэрку, — говорит кривоногий американский солдат.
Да, они тоже здесь. Они целой толпой ввалились в дом вслед за Краусом и Мартой. Здесь и вездесущий Мориц и его мамаша, фрау Зейде, похожая на тощую кошку. Курт готов прибить Морица: этот мальчишка всюду суёт нос!
— Да у вас и ниток нет подходящих, фрау Марта! И не сможете вы заштопать костюм так, чтоб было незаметно, — приставал он, вертясь возле Крауса и заглядывая ему в лицо.
Соседка Зейде тоже подавала советы. Маленькая кухня была полна посторонних людей. И под чужими, враждебными взглядами Марта и Курт суетились возле отца. Марта нарочно возилась со штопкой: может, полицейский и патрульные соскучатся и уйдут?
Нет, они не уходили. Они развалились на стульях, им было приятно сидеть у огня, вместо того чтобы дежурить на улице.
— Ну и плохо же вы заштопали, фрау Марта! — воскликнул Мориц. — Костюм господина совсем испорчен!
— Не вмешивайся, это не твоё дело, — остановила его мать.