Джип из тыквы
Шрифт:
– Вкусный был кофе? – как ни в чем не бывало спрашивает Валентин.
– Очень, – отвечаю я и закрываю глаза, показывая, что хочу и буду спать.
Через некоторое время улучаю момент – мои спутники глазеют на обгоняющий нас кабриолет и комментируют водительское мастерство его владельца – и достаю из кармашка на дверце свой телефон. Выключаю его, опускаю в сумку, снова изображаю безмятежный послеобеденный сон, а потом по-настоящему засыпаю.
Меня аккуратно хлопают по щекам.
Я слышу сладкое мурлыканье:
– Проснись, красавица!
А потом сердитый голос:
– Сказано тебе, не лезь!
Я открываю глаза и вижу хмурого Макса, оттирающего в сторону ухмыляющегося Валентина.
– Приехали, – сухо информирует мой как-бы-милый и галантно подает мне руку.
Опираясь на нее, я выбираюсь из машины и делаю несколько неуверенных шагов по гравийной дорожке.
За время поездки я отсидела здоровую ногу, отчего моя походка в стиле одноногого капитана Джона Сильвера становится особенно эффектной. Вижу, что женщина в окне небольшого аккуратного домика засмотрелась на меня, приоткрыв напомаженный рот, и с вызовом говорю ей:
– Здрасте.
– Д-добрый день, – отвечает она и исчезает за шторой.
Шторы красивые, из плотного бежевого бархата. Складки такие ровные, словно их вырезали из песчаника. Стены домика сливочно-желтые, гладкие, над высоким крыльцом навесной козырек на изящных чугунных завитушках.
«Шикарный склеп!» – оптимистично резюмирует мой внутренний голос.
Я изучаю лакированную табличку у двери: «Санаторий «Золотые зори», бунгало 13».
Золотые – это хорошо, а тринадцать – плохо. Или я несуеверна?
Не помню.
Макс обходит меня на крыльце, заносит в дом мой чемодан и изнутри зовет:
– Дорогая, заходи, открыто!
Напомаженная особа в униформе кошмарного оранжево-розового цвета (правильно, золотые же зори) ждет у двери, с намеком потряхивая деревянной грушей с выжженным на ней роковым номером «13». К груше на манер металлических листиков прицеплены ключи – один желтый, другой серый.
– Теплое одеяло в шкафу, если понадобится утюг – скажите, а не то я могу погладить ваши вещи, если вам самой несподручно, – ласковой скороговоркой сообщает мне оранжево-розовая женщина.
Теперь она смотрит не на хромую ногу, а на руку, которую я по привычке держу на уровне груди.
Надо отвыкать, рука уже срослась и почти нормально работает.
– Обязательно, – неопределенно отвечаю я, заходя в комнату, которая станет моим домом на три недели.
Макс оплатил мое санаторное лечение. Даже не знаю, что я чувствую по этому поводу – признательность или досаду? Есть ощущение, что как-бы-милый тянет время, не желая начинать совместную жизнь со мной. С другой стороны, я рада этой отсрочке.
– Уютное гнездышко! – в окно заглядывает Валентин.
Появление между горшками с геранью его лучащейся улыбкой физиономии вызывает у меня острое желание стянуть ботинок и метко запустить его… Не в герань.
– Кроватка удобная? – не подозревая о моих мыслях, заботливо интересуется Валентин.
– Матрасик чудесный, дорогой, ортопедический! – с готовностью отзывается вместо меня розово-золотая горничная. – Он запоминает и сохраняет форму тела!
– Формы тела – это да, это надо сохранять, – бормочет Валентин, пялясь на мою грудь в тонком свитере.
Я как раз потянула с плеч куртку, но, поймав жадный мужской взгляд, опять ее запахиваю.
Макс подходит к окну и с резким треском задергивает занавеску перед лицом Валентина.
– Спасибо, – бормочу я.
– Спасибо, до свидания! – раздраженно отвечает Макс. – Надеюсь, тебе тут будет хорошо, отдыхай, лечись, восстанавливайся и звони, если что. А мы поехали.
– Спасибо, до свидания, – повторяю я.
Это звучит, как издевка, чего сердитый Макс не замечает, а мне сейчас совершенно безразлично, обидится он на меня или нет.
Я сама обижена и возмущена. Мы расстаемся на три недели – и вот как пылко прощаемся: «Звони, если что»!
Я сжимаю в кармане мобильник.
Не знаю, как насчет звонков, но этот телефон мне пригодится, не сомневаюсь.
Мужчины садятся в машину и уезжают. Я подхожу к окну, выглядываю в щелку между занавесками, провожаю ускользающую каплю «Рено» долгим взглядом, плотно закрываю раму и достаю из кармана ключи, врученные мне горничной.
Запираю дверь изнутри. Сажусь на кровать. Достаю мобильник.
Нервно крещусь и включаю шпионскую запись.
Знаете, чем я занимаюсь?
Я продолжаю придумывать новые слова.
Сочинила еще одно, немного странное: «волотопая».
Произносится почти как «волоокая», но не про красавицу, а про меня. Я ведь одну ногу тоскливо приволакиваю, а другой бодро топаю. Волотопая я!
Это хорошо говорить с вологодским акцентом, усердно окая: вОлОтОпые мы!
Волотопые и очень приметные на фоне золотой осени, потому что оставляем за собой на засыпанной листьями парковой дорожке необычный кильватерный след – несимметричный: пунктирный от правой ноги, сплошной от левой.
Видите, чтобы выследить меня в лесу, не надо быть опытным таежным охотником.
Впрочем, никто за мной не идет, а редкие встречные расступаются, пропуская убогую.
Я в санатории уже третий день, и за все это время разговаривала только с горничной, администратором в столовой и двумя дедами, которых посадили за один столик со мной, видимо, объединив нас по очевидному общему признаку – наличию хромоты.
Стариканы мои – ветераны войны с Булгарией и Хазарским каганатом, им лет по тысяче, и уши у них поросли кудрявым волосом снаружи и вековой пылью изнутри. Докричаться до барабанных перепонок уважаемых старцев с первого раза у меня не получилось, а потом я уже и не пыталась. При встрече за трапезой мы с ними друг другу приветливо киваем, в переменах между блюдами, которые привозят на скрипучих вихляющихся тележках дородные женщины в кружевных наколках, обмениваемся улыбками, а после десерта расходимся, синхронно шаркая, в разные стороны.