Дживс и феодальная верность; Тетки - не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!
Шрифт:
Наверно, не будь у нее рот забит тостом, она бы поцокала языком, поскольку, сглотнув второпях и расчистив таким образом путь, она ответила с раздражением на мою непонятливость:
– Ты действительно непроходимый осел, юный Берти. Неужели ты никогда не слышал, как солят шахты? Это общепринятая мера предосторожности в бизнесе. Если у тебя есть пустая шахта и ты хочешь продать ее какому-нибудь зеленому дурачку, надо насыпать в нее унцию или две золотого песка и пригласить дурачка самому ознакомиться с месторождением. Он приезжает, видит золото, убеждается, что шахта – предел мечтаний, и достает чековую книжку. Я действую по такому же
Но я по-прежнему недоумевал и честно сказал ей об этом. Тут она все-таки поцокала языком:
– Так и не понял, тупица? Я купила роман с продолжениями, чтобы представить Троттеру журнал в выгодном свете. Он увидит анонс, что в «Будуаре» печатается роман Дафны Морхед, и скажет себе: «Ого! Дафна Долорес Морхед и тому подобное! Да это шикарное издание!»
– Но разве эти люди не захотят ознакомиться с документацией, с цифрами там всякими, прежде чем раскошеливаться?
– Не захотят, если их перед этим целую неделю, а то и дольше кормить стряпней Анатоля. Потому я их сюда и пригласила.
Вот теперь я все понял, и ход ее мыслей показался мне вполне здравым. Действительно, в обедах и ужинах Анатоля есть что-то влияющее на психику, размягчающее и туманящее рассудок. Напитавшийся ими Троттер, конечно, уже ходит в розовом тумане и только мечтает, как бойскаут, делать направо и налево добрые дела. Еще день-два такой обработки, и он еще, пожалуй, станет умолять тетю Далию, чтобы она приняла от него в порядке личного одолжения сумму, вдвое выше запрашиваемой.
– Тонко задумано, – похвалил я ее. – Да, по-моему, вы на правильном пути. Анатоль уже подавал вам свои Rognons aux montagnes [28] ?
28
Почки по-горняцки (фр.).
– Да, и Selle d’agneau aux laitues a la Grecque [29] тоже.
– Ну, тогда, я считаю, дело сделано. Осталось только отпраздновать. Одно меня смущает: Флоренс сказала, что мадам Морхед – одна из наших самых дорогостоящих работниц пера и надо забросать ее кошельками с золотом, прежде чем она согласится поставить свою подпись над пунктирной линией. Это верно?
– Совершенно.
– Но тогда, черт подери, – по обыкновению, поставил я вопрос ребром, – как вам удалось добыть на это у дяди Тома драгоценный металл? Он что, не платил в этом году подоходный налог?
29
Седло барашка с латуком по-гречески (фр.).
– Как бы не так. Я думаю, даже в Лондоне были слышны его стенания по этому поводу. Бедняжка, как он страдает, когда приходится платить!
Это правда. Дядя Том, хоть денег у него куры не клюют – пока не отошел от дел, он был одним из князей рынка, которые везут с Востока золото мешками, – тем не менее испытывает глубокое отвращение к тому, чтобы псы из налогового управления совали лапу к нему в карман и выгребали свою долю. Расставаясь со своими кровными, он потом неделями отсиживается где-нибудь в углу, обхватив голову руками и бормоча про разорение и бедственные плоды социалистического законодательства: «Что с нами со всеми будет,
– Да, он мучается, как душа грешника в аду, – подтвердил я. – И однако же, несмотря на это, вы обобрали его на изрядную сумму. Как вам это удалось? Из того, что вы вчера говорили мне по телефону, у меня сложилось впечатление, что он сейчас менее всего склонен к тратам. Мне представилось, что человек прижал уши и ничего слышать не желает, как Валаамова ослица.
– Ну ты-то что знаешь про Валаамову ослицу!
– Я? Да я знаю Валаамову ослицу как свои пять пальцев. Вы забыли, что я, еще учась у преподобного Обри Апджона в начальной школе, один раз получил приз за лучшее знание Библии?
– Списал, конечно.
– Ничего подобного. Совершенно честно. Но вернемся назад. Как вы исхитрились уговорить дядю Тома раскошелиться? У вас на это, я думаю, ушло целое ведро дамских уловок?
Мне бы не хотелось неуважительно говорить про любимую тетушку, утверждая, будто она хихикнула в ответ, но то, что я от нее услышал, сильно смахивало на хихиканье, тут двух мнений быть не может.
– Да вот, исхитрилась.
– Но как?
– А ты чего суешь нос, куда тебя не просят? Исхитрилась, и все.
– Понял, – кивнул я и оставил эту тему. Мне показалось, что тетя Далия не хочет разглашать информацию. – А как продвигаются переговоры с Троттером?
Но и тут я, по-видимому, коснулся обнаженного нерва. Тетя перестала хихикать, и лицо ее, обычно, как я уже говорил, покрытое здоровым румянцем, положительно побагровело.
– Лопни его потроха! – произнесла она с таким напором, от которого в прежние годы ее соратники по «Куорну» и «Пайчли» подскакивали в седлах. – Не знаю, что с ним такое, с чертовым сыном. Уже умял девять обедов и восемь ужинов, созданных Анатолем, но от разговора по существу уклоняется. Не говорит ни да, ни нет.
– Есть такая песня: «Ни да, ни нет она мне не ответила», – я часто пою ее в ванной. Мотив такой…
Я затянул было песню высоким приятным баритоном, но вынужден был умолкнуть, получив от тети Далии Агатой Кристи по голове. Старая родственница целила от бедра, как герой ковбойского фильма.
– Не испытывай уж слишком мое терпение, миленький Берти, – ласково сказала она и погрузилась в задумчивость.
– А знаешь, в чем, по-моему, тут корень зла, – проговорила она, когда очнулась. – В мамаше Троттер. Это от нее исходит идея несотрудничества. Почему-то она не желает, чтобы сделка между нами состоялась, и не велит ему вести переговоры. Это единственное объяснение, которое приходит в голову. Тогда у Агаты он разговаривал так, как будто дело стало только за тем, чтобы договориться об условиях. А теперь юлит и увиливает, словно сверху наложили запрет. Когда ты угощал их ужином, как тебе показалось? Он у нее под каблуком?
– Еще как под каблуком! Плакал от восторга, если она ему улыбалась, и дрожал от страха, стоило ей нахмурить брови. Но почему она может быть против покупки «Будуара»?
– Не спрашивай. Совершеннейшая загадка.
– Вы не могли ее тут чем-нибудь разозлить?
– Нет, конечно. Я все время сама любезность.
– И однако же вот.
– Именно что вот, гори все огнем.
Я глубоко вздохнул, выражая сочувствие. У меня нежное сердце, оно болезненно сжимается при виде чужого горя, и теперь от горя доброй старушенции из-за преследующей ее неудачи оно так сжалось, словно на него высыпали груду кирпичей.