Джоаккино Россини. Принц музыки

Вейнсток Герберт

На один из россиниевских вечеров в 1864 году были приглашены американский банкир Чарлз Мултон и его красивая и музыкально одаренная жена, в прошлом Лили Гриноу из Кембриджа, Массачусетс, впоследствии прославившаяся как автор легких и увлекательных мемуаров, изданных под фамилией ее второго мужа – Лили де Хегерман-Линденкрон. В своей книге, озаглавленной «На площадках памяти», она пишет: «Нас пригласили на один из россиниевских субботних вечеров. Здесь присутствовало странное смешение людей: дипломаты, известные представители общества, но, мне кажется, среди гостей больше всего было артистов, во всяком случае они так выглядели. Мне показали самых знаменитых: Сен-Санса, князя Понятовского, Гуно и других.

Князь [Ричард фон] Меттерних ⁴ рассказал мне, как Россини однажды сказал, будто сожалеет о том, что люди, похоже, чувствуют себя обязанными исполнять его произведения, находясь в его доме. «J’acclamerais avec d'elice

«Аи clar de la lune» тете avec variations» [103] , – говорил он со своим обычным комическим видом. Жену Россини зовут Ольга. Некоторые считают ее вульгарной. Она настолько обыкновенна и претенциозна, что сделала бы дом и салон Россини заурядным, если бы маэстро не возвышал все своим присутствием. Я видела письменный стол Россини, и это нечто незабываемое – щетки, расчески, зубочистки, гвозди и прочий хлам, валяющийся вперемежку, там лежала и трубка, которую Россини использовал для своих знаменитых macaroni а la Rossini. Князь Меттерних утверждает, будто никакая сила в мире не заставила бы его притронуться к какому-либо блюду `a la Rossini, особенно к макаронам, которые, по его словам, были начинены различными остатками не съеденной на прошлой неделе пищи, сваленной на блюдо, словно бревенчатый домик. «J’ai des frisson chaque fois que j’y pense» [104] .

103

«Я с наслаждением поаплодирую «Лунной сонате», даже с вариациями» (фр.).

104

«Каждый раз, когда я об этом думаю, я просто содрогаюсь» (фр.)

Как-то барон Джеймс Ротшильд прислал Россини великолепного винограда из своей теплицы. Россини, выражая ему свою благодарность, написал: «Bien que vos raisins soient superbes, je n’aime pas топ vin en pillules» [105] .

Россини не красил волос, но носил множество париков. Отправляясь на мессу, он надевал один парик поверх другого, а если было очень холодно, то надевал сверху и третий, еще более кудрявый, чем остальные, для тепла».

105

«Хорошо, что ваш виноград так великолепен, я не люблю свое вино в пилюлях» (фр.).

Когда мадам Мультон пригласили спеть, она выбрала «Темный лес» из «Вильгельма Телля». Она пишет, что после того, как исполнила его, «подошел Обер, раскрасневшийся от удовольствия, вызванного моим успехом, и сказал Россини: «Разве я преувеличивал, когда хвалил голос мадам Мультон?»

«Даже преуменьшал, – ответил Россини. – Она обладает чем-то большим, чем просто голос, у нее есть ум и 1е feu sacr'e – ип rossignol doubl'e en velours [106] , а главное, она исполняет мою музыку так, как я написал ее...

106

Священный огонь – и бархатный голос (фр.).

Обер ⁵ спросил меня: «Знаете, что Россини сказал обо мне? Он сказал: «Auber est ип grand musicien que fait de la petite musique» [107] , а я ответил... – он поколебался, прежде чем продолжать, – я сказал, что Россини est ип tr`es grand musicien et fait de la belle musique, mais une ex'ecrable cuisine»... [108]

Обер спросил Россини, как ему понравилась постановка «Тангейзера». Россини ответил с насмешливой улыбкой: «Это музыка, которую следует прослушать несколько раз. Я больше не пойду».

107

«Обер великий музыкант, который пишет ничтожную музыку» (фр.).

108

Великий музыкант и творит прекрасную музыку, но отвратительно готовит (фр.).

Россини заявил,

что ни Вебер, ни Вагнер не понимали природы голоса. Бесконечные диссонансы Вагнера были невыносимы, похоже, эти два композитора вообразили, будто петь – это всего лишь «тараторить» ноту, но искусство пения или техника рассматриваются ими как нечто вторичное и не слишком важное. Фразировка и какая-либо отточенность казались им излишними. Оркестр должен звучать мощно. «Если Вагнер одержит верх, – продолжал Россини, – а он, безусловно, одержит, так как люди побегут за новым, что же станет тогда с искусством пения? Больше не будет ни бельканто, ни фразировки, ни произношения. Какой в них смысл, если единственное, что от вас требуется, это «реветь». Любой корнет-а-пистон не хуже лучшего тенора, и даже лучше, так как он заглушает оркестр. Но инструментовка великолепна. Здесь Вагнер превосходит всех. Увертюра к «Тангейзеру» шедевр, в ней есть ритм, движение, натиск, сбивающий с ног... Жаль, что не я ее написал».

Мадам Мультон вспоминает, что была в 1865 году приглашена на один из субботних приемов к княгине Матильде Бонапарт. «Присутствовал Россини, что являлось редким исключением. Полагаю, что они с женой обедали у княгини, затем, когда княгиня попросила его аккомпанировать мне, сказав, что очень хочет услышать пение, он не смог проявить нелюбезность и отказать и достаточно грациозно сел за фортепьяно. Я исполнила «Прекрасный луч» из «Семирамиды», так как знала его наизусть – я довольно часто пела его с [Мануэлем Патрисио] Гарсия. Россини был настолько добр, что не стал осуждать каденции, которыми уснастил его Гарсия...

Меня поразил наряд, в который он облачился ради королевской особы: слишком большой редингот, белый галстук, съехавший немного набок, и всего лишь один парик.

Он утверждает, будто ему семьдесят три года. Должна признаться – в это трудно поверить, – он выглядит лет на десять моложе. Он никогда не принимает никаких приглашений. Я никогда не видела его нигде за пределами собственного дома, и встретить его сейчас было большим сюрпризом. Однажды мы осмелились пригласить его с женой на обед, когда у нас обедали князь и княгиня Меттерних, и получили следующий ответ: «Merci, de votre invitation pour ma femme et moi. Nous regrettons de ne pouvoir l’accepter. Ma femme ne sort que pour aller `a la messe, et moi je ne sors jamais de mes habitudes» [109] . Мы чувствовали себя так, словно получили выговор, что, несомненно, заслужили».

109

«Спасибо за ваше приглашение моей жене и мне. Но, к сожалению, мы не можем его принять. Моя жена никуда не ходит, кроме мессы, я же обычно вообще никуда не хожу» (фр.).

То, что произошло на вилле в Пасси в день именин Россини в 1864 году, подробно освещается в парижской прессе. Одна из газет сообщала: «После ужина сады виллы осветились, словно по волшебству, и расцветились фейерверками, изготовленными мистером Руджери, соотечественником великого композитора. Затем во внутреннем салоне началась музыкальная программа.

Господа Фор, Обен и Вилларе под фортепьянный аккомпанемент мэтра [Франсуа Эжена] Вотро, первого аккомпаниатора «Опера», исполнили под восторженные аплодисменты бессмертные дуэт и трио из «Вильгельма Телля». Затем великий актер наилучшего периода нашего театра «Итальен», бас Тамбурини, исполнил дуэт из «Цирюльника» с английской знаменитостью мадам Лемменс-Шарригтон, которая позже восхитительно спела каватину из «Бьянки и Фальеро», почти забытую в наши дни.

Наряду с этими прекрасными страницами вокальной музыки пианист Луи Дьеме вызвал всеобщее восхищение, сыграв две инструментальные пьесы Россини, который, сидя за фортепьяно, сам аккомпанировал, так как только сам знал аккомпанемент к своей элегии «Прощание с жизнью». Это трогательная неопубликованная пьеса, написанная на одной ноте на стихи Эмильена Пачини. Мадам Лемменс исполнила ее настолько изумительно, что пьесу пришлось повторять.

После музыки настало время декламации. Мадам Дамен и Коклен, молодой, но уже знаменитый актер театра «Франсе», исполнили очень ярко и талантливо «Вагон» Верконсена. Салоны Россини были заполнены цветами, а над фортепьяно помещен превосходный мраморный медальон знаменитого мэтра работы скульптора Шевалье. [Примечание Радичотти: «Это величественное произведение, предназначенное для фойе «Опера», было заказано знаменитому французскому скульптору его превосходительством маршалом Вейаном, министром императорского королевского двора и изящных искусств, по предложению сенатора графа де Ньеверкерка.»] Благодаря этому вдохновенному произведению, этому верному и характерному римскому профилю, напоминающему Данте, великий образ Россини будет жить для будущих поколений во всем великолепии своего гения, удостоенного Италией и Францией высочайших почестей».