Джокер в колоде
Шрифт:
И вдруг с первыми раскатами этого грозного стаккато лицо Евы сморщилось, перекосилось, и она зарыдала. Я чертовски смутился, потому что это произошло так неожиданно. Ее левая рука лежала на спинке дивана, а правой она закрыла глаза, ее голова поникла, а тело сотрясали рыдания.
Наверное, стук подействовал на нее как лязг стальной двери тюремной камеры. И для такого исчадия ада, как Ева, — даже для такого, — мысли о том, что ей суждено состариться и поседеть в тюрьме, было достаточно, чтобы из глаз хлынули слезы.
Я отвернулся, встал
Не знаю, что насторожило меня. Я ничего не услышал. А может, совсем наоборот, поскольку ее всхлипывания прекратились так же внезапно, как и начались.
Я лишь успел, любопытства ради, повернуть голову и увидеть, что у нее в руках оказалась бронзовая статуэтка и сама Ева выпрямляется. Я не видел ее лица. И все же заметил, что греческий божок размером в фут рассекает воздух; с одной стороны — этот нелепый ребенок, а с другой — дурацкий пучок винограда. В долю секунды я даже успел подумать, какая часть этой штуковины влупит в меня — этот дурацкий виноград или идиотский грек. Потом моя башка лопнула на части и мозги вытекли наружу. Во всяком случае, мне так показалось.
Я не полностью отключился. Я почувствовал, как пушистый ковер мягко-мягко коснулся моей щеки, и все краски смешались в черное и серое, как сумерки сменяются темнотой. И мысли продолжали копошиться, потому что я слышал стук и знал, что это ломятся полицейские. Но я не мог шевельнуться. По правде говоря, мне не очень-то и хотелось. Я слышал, как Ева пронзительно заверещала, и почувствовал на себе ее руки.
Я смекнул: она роется в моем кармане в поисках маленького хромированного пистолета. Она собирается прикончить меня. Но или затуманенная логика подсказывала, или я просто догадался: она не может меня убить. Не сейчас. Она не сделает этого, пока Джим еще жив. Я почувствовал, как ее руки изо всех сил дернули меня за рубашку и галстук. Серость в глазах прояснилась, и я увидел перед собой ее лицо.
Ее шепот прозвучал как змеиное шипение:
— Если Джим мертв или умрет, значит, я добилась своего. У тебя не будет никаких доказательств против меня — ничего. Единственный человек, единственный, кто знал, что это я убила Аарона и Джима, — Гораций. А ты прикончил его. Даже Луи ничего не знает об этом. Аарон и Гораций — покойники, и, если Джим тоже умрет, тебе — крышка! Тогда берегись, ублюдок! Ты у меня попляшешь!
Потом — невероятно! — она чуть не расплющила мои губы своим ртом, поцеловав грубо, яростно, и бросилась к двери.
От шока и болезненного удивления мое сердце заколотилось быстрее, а тело заметно наполнилось силой. Я перевернулся на живот, поджал под себя руки и оттолкнулся от пола. В глазах посветлело, и, упираясь дрожащими руками, я встал на колени. Ева распахнула дверь.
— Скорее! Скорее! — кричала она.
За несколько последних секунд Ева полностью преобразилась. Она, на мой взгляд, стала похожа на девицу, у которой не все дома, впала в истерику, начала стонать, вопить и рыдать — слезы ручьем текли по ее щекам, косметика размазалась вокруг глаз. Она повернулась и начала яростно тыкать в меня пальцем. За ее спиной в дверном проеме стояли два офицера: один длинный, а другой маленький и лысый.
— Слава Богу, вы здесь! — орала она. — Арестуйте его! Он убил моего мужа!
— Перестань валять дурака!
Я до сих пор не уяснил, что у нее на уме, но был уверен: ее штучки не пройдут. Я просто не хотел дать ей возможности сейчас наболтать лишнего.
— Пусть эта крошка не пудрит вам мозги, ребята, — продолжал я. — Вам нужна именно она... Ева взвизгнула:
— Осторожно, у него револьвер. Ох, слава Богу, что вы здесь. — Потом, причитая и всхлипывая, ломая себе руки, она заскулила:
— О, Гораций, Гораций. Дорогой, мой дорогой. — Она растянулась возле тела мертвого Лоримера, принялась нежно гладить его и тыкаться в него носом.
Да, все эти вопли и стенания, ласки и поглаживания могли сойти за мастерское представление в маленьком любительском театре на Элм-стрит или за мелодраматическую сцену из немого кино, если бы на самом деле это не было смертельной дуэлью между Евой и мною. Не просто представление в театре или кино, нет, это была крупная игра, игра жизни со смертью. Восхитительное по мастерству представление.
— К стене, — приказал мне один из офицеров.
— Погодите минуточку, — сказал я, вновь обретая дар речи.
Я выпрямился, потряс головой; такое ощущение, будто кусок черепа отвалился. Но мозг работал четко. Во всяком случае, я надеялся на это. Я начал понимать, что мне он еще как понадобится.
— Это она вам нужна, — объяснял я. — Она — убийца.
— Она убила своего мужа?
— О, черт, нет. Она убила Аарона Парадиза. И сегодня днем стреляла в Джима Парадиза. Вот почему я оказался здесь — меня зовут Шелл Скотт. Частный детектив.
Мне пришлось рассказать этим парням, кто я такой, но на них это не произвело особого впечатления. К сожалению, я их не знал, и, очевидно, они тоже обо мне не слышали. Похоже, я ничего не значил в этом мире, и для них мое имя прозвучало как пустой звук.
— Да? — переспросил тот, что повыше. — Ну и что с того?
— Половина всего личного состава управления знает меня, в курсе, кто я такой и что из себя представляю. Позвоните Филу Сэмсону, капитану из отдела убийств. Он вам объяснит.
— Успокойся. Разберемся.
Ева так и лежала, распластавшись на полу рядом с Лоримером, однако я подметил, что она потрудилась отползти подальше и повернуться к нам головой. Не только головой. Время от времени она извивалась, изображая, наверное, агонию, — и каждый раз, как она это делала, ее волнующий глубокий вырез на плотно облегающем фигуру платье становился еще более глубоким и более волнующим. Несколько раз даже казалось, что вот-вот сами-знаете-что вывалится прямо на Горация. Полицейские тоже это видели. Да, артистка...