Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Частенько, у «Бартона», он заходит ко мне и в «Кофейню», — играем в пикет; кроме нас двоих, игроков там и не осталось. Правда, это пока не наступит сезон; теперь-то я вряд ли увижу его до конца скачек в Кэмбриджшире.
— Он, видно, большой знаток лошадей?
— Да. Но только лошадей, Динни. Таких, как он, редко хватает на что-нибудь еще. Лошадь — странное животное, она делает человека слепым и глухим ко всему остальному. Слишком уж много требует внимания. Приходится следить не только за ней, но и за всеми, кто имеет к ней какое-нибудь отношение. А как выглядит Дезерт?
— Что? — Динни слегка растерялась. — Какой-то темно-желтый…
— Это от раскаленного песка. Ведь он теперь живет как бедуин. И отец у него тоже отшельник, так что у них это в крови. Но он нравится Майклу, даже несмотря на ту историю, и это — лучшее, что о нем можно сказать.
— А какие он пишет стихи? — спросила Динни.
— Путаные. Разрушает одной рукой то, что создает другой.
— Может, он просто еще не нашел себе места в жизни? А глаза у него красивые, правда?
— Я больше всего запомнил его рот — рот человека тонко чувствующего, озлобленного.
— Глаза говорят о том, каков человек от природы, а рот — каким он стал.
— Да, рот и желудок.
— У него нет желудка, — сказала Динни. — Это я заметила.
— Привычка довольствоваться чашкой кофе и горстью фиников. Впрочем, арабы кофе не пьют, — у них слабость к зеленому чаю с мятой. Вот ужас! Сюда идет тетя. — «Вот ужас» относилось к чаю с мятой.
Леди Монт уже сняла бумажную диадему и слегка отдышалась.
— Тетечка, я, конечно, забыла про твой день рождения и ничего не принесла тебе в подарок.
— Тогда поцелуй меня. Я всегда говорила, что ты целуешься лучше всех. Откуда ты взялась?
— Клер попросила меня кое-что для нее купить.
— Ты захватила с собой ночную рубашку?
— Нет.
— Не важно. Возьмешь мою. Ты еще носишь ночные рубашки?
— Да.
Молодец. Терпеть не могу, когда женщины спят в пижамах — и дядя этого тоже не любит. Вечно спадают. И ничего с этим не поделаешь, как ни старайся. Майкл и Флер останутся ужинать.
— Спасибо, тетя Эм, с удовольствием у вас переночую. Я еще не купила и половины того, что просила Клер.
— Нехорошо, что Клер выходит замуж раньше тебя.
— Но она и должна была выйти раньше, тетя.
— Ерунда! Клер — умница, а они не торопятся. Когда я вышла замуж, мне было уже двадцать один.
— Вот видишь!
— Не смейся надо мной. Умницей я была только раз. Помнишь, Лоренс, того слона… я хотела, чтобы он сел, а он все время становился на колени. Понимаешь, у них ноги подгибаются только в одну сторону. И я сразу сказала, что они ни за что не подогнутся в другую!
— Ах, тетя Эм! Да ты вообще самая большая умница на свете! Женщины так уныло последовательны.
— Меня утешает твой нос, Динни. Мне так надоели клювы и тети Уилмет, и Генриетты Бентворт, да и мой тоже.
— У тебя нос только чуть-чуть орлиный.
— В детстве я ужасно боялась, что он станет еще хуже! Часами простаивала, прижавшись кончиком к гардеробу.
— Я тоже хотела что-нибудь сделать со своим носом, только наоборот.
— Один раз я так стояла, а твой папа забрался на гардероб, как настоящий леопард, а потом на меня как спрыгнет! Даже губу себе прокусил. У меня вся шея была в крови.
— Фу, как нехорошо!
— Да. Лоренс, о чем ты сейчас думаешь?
— О том, что Динни, наверно, не обедала. Правда, Динни?
— Я отложила это до завтра.
— Вот видишь! — воскликнула леди Монт. — Позови Блора. Ты ни за что не поправишься, пока не выйдешь замуж.
— Давай сперва сбудем с рук Клер, хорошо?
— В церкви Святого Георгия? И венчает, наверно, Хилери?
— Конечно!
— Я непременно буду плакать.
— А почему, в сущности, ты плачешь на свадьбах?
— Она ужасно похожа на ангела, а жених — в черном фраке, с усиками щеточкой, и совсем ничего не чувствует, а она думает, что он чувствует! Так обидно!
— Ну, а вдруг он все-таки чувствует? Майкл ведь чувствовал, когда женился, и дядя Адриан тоже!
— Адриану уже пятьдесят три, и у него борода. И потом он ведь Адриан!
— Да, это, конечно, другое дело. Но, по-моему, надо скорее пожалеть жениха. У невесты самый счастливый день в жизни, а ему, бедняжке, наверно, тесен белый жилет.
— Лоренсу не был тесен. Лоренс всегда был тоненький, как папиросная бумага. А я была тощая, как ты.
— Тебе, наверно, очень шла фата, тетя Эм. Правда, дядя? — Но иронически-грустное выражение на липах этих пожилых людей заставило ее замолчать, и она только спросила: — Где вы познакомились?
— На охоте. Я упала в канаву, а дяде это не понравилось; он подошел и вытащил меня оттуда.
— Но это идеальная встреча!
— Нет, слишком много было глины. Мы целый день потом друг с другом не разговаривали.
— А что же вас примирило?
— То да се. Я гостила у родителей Ген, Кордроев, а Лоренс заехал к ним посмотреть щенят. И чего это ты меня все выспрашиваешь?
— Мне просто хотелось знать, как это делали в ваши дни.
— А ты лучше выясни, как это делают теперь.
— Дядя Лоренс вовсе не желает от меня избавиться.
— Все мужчины эгоисты, кроме Майкла и Адриана. — И потом мне ужасно не хочется, чтобы ты плакала.
— Блор, принесите мисс Динни бутерброд и коктейль, она не обедала. И потом, Блор, мистер и миссис Адриан и мистер и миссис Майкл будут у нас ужинать. И еще, Блор, скажите Лоре, чтобы она отнесла какую-нибудь мою ночную рубашку и все, что нужно, в голубую комнату для гостей. Мисс Динни останется ночевать. Ах, эти дети! — И леди Монт, слегка покачиваясь, выплыла из комнаты. Дворецкий последовал за ней.