Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 16

Голсуорси Джон

— Ничего не понимаю, — сказал Ангел. — А где же сельское население, где поместья великих мира сего, где процветающий фермер, довольный судьбой поселянин, батрак, что вот-вот добьется минимальной заработной платы? Где веселая старая Англия девятьсот десятого года?

— Вот, — отвечал гид, мелодраматическим жестом указывая на старика, вот наше сельское население: бывший житель Лондона, закаленный в Великой Заварухе. Другой бы не выдержал.

— Как! — вскричал Ангел. — И на всей этой земле ничего не растят?

— Ни одного кочна, — отвечал гид. — Ни горчичного семечка, ни стебелька салата. Разве что в городах.

— Я вижу, что много интересного прошло мимо меня. Прошу вас, обрисуйте мне вкратце положение в сельском хозяйстве.

— Да что ж, сэр, положение в сельском хозяйстве нашей страны со времен Великой Заварухи, когда все толковали о том, чтобы снова заселить деревню, можно описать двумя словами: «рост городов». Однако, чтобы это стало вам ясно, мне придется напомнить вам политическую историю страны за последние тридцать лет. Вы, вероятно, не помните, что в дни Великой Заварухи при всем кажущемся отсутствии политической борьбы уже зарождались

партии будущего. Во всех умах назревало тайное, но непреклонное решение принести в жертву тех, кто играл какую-либо роль в политике до и во время только что разыгравшейся всемирной трагедии, в особенности же тех, кто продолжал занимать министерские посты или упорно задавал вопросы в палате общин, как это учреждение тогда называлось. Не то чтобы их считали ответственными за трагедию, но просто нужно было успокоить нервы, а вы ведь знаете, сэр, ничто не действует так успокоительно, как человеческое жертвоприношение. Итак, политические деятели, как говорится, вышли из моды. Разумеется, едва был заключен мир, как состоялись первые действительно всеобщие выборы, и прежние партии с огорчением убедились, что их выбросили за борт. На первое место в стране вышли те партии, что тихо и без шума сложились к этому времени. Одна из них называла себя Патриотической, а противники называли ее Прусской; вторая называла себя Трудягами, а противники называли ее Бродягами. Представители их были почти все новые люди. После недолгого упоения миром, с которым человеческий ум привык связывать изобилие, и своеобразных правительств этого периода две новые партии вышли на сцену с такими равными силами, что ни один кабинет не мог провести ни одного мероприятия. А поскольку необходимо было изыскивать проценты на государственный долг, достигавший 8 000 000 000 фунтов стерлингов, пришлось назначить новые выборы. Слово «мир» в это время еще держалось, но слово «изобилие» уже давно исчезло из обихода; и партия Трудяг, решив, что раз у нее меньше имущества, подлежащего обложению налогами, то она может меньше церемониться с налогообложением, оказалась в подавляющем большинстве. Вам будет небезынтересно узнать, сэр, из каких элементов сложилась эта партия. Основную ее массу составляли бывшие солдаты и другие рабочие люди; но в виде некоего придатка, или хвоста, в нее вошли также многие ученые мужи. Люди, преисполненные самых благих намерений, люди с головой и с принципами, — в прежние времена таких называли радикалами и передовыми либералами. Вошли они в эту партию с горя, понимая, что иначе самое их существование окажется под угрозой. Такой расстановкой сил — и еще некоторыми обстоятельствами, о которых вы скоро узнаете, сэр, — и объясняется печальная участь деревни. Дело в том, что партия Трудяг, не считая ее хвоста, на который она то ли не смогла, то ли не захотела сесть — этого мы уже никогда не узнаем, придерживалась таких же взглядов на заселение деревни, что и Патриоты, и уже начала проводить в жизнь некий план, на который в течение примерно года возлагали большие надежды. В подходящих для сельского хозяйства местностях поселили множество энтузиастов и как будто даже стали добиваться такого положения, при котором страна могла бы сама себя прокормить. Но не пробыли Трудяги у власти и полутора лет, как их хвост — а в нем, как я уже сказал, были заключены почти все их принципы — заболел этими самыми принципами в тяжелейшей форме. Они решили, что «свобода торговли» — которая, что ни говорите, есть линия наименьшего сопротивления и основана на «процветании торговли» — находится в опасности, и стали агитировать против возобновления премий и льгот для сельского хозяйства. В результате премия на пшеницу не прошла, а вместо этого была расширена — на бумаге — система небольших наделов. Одновременно под тяжестью налогов на имущество стали разваливаться крупные поместья. По мере того как все очевиднее становилось банкротство и истощение всей Европы, опасность новой войны казалась все менее реальной, и, англичане снова перестали заботиться о чем-либо, кроме «процветания торговли». Импортные продукты питания опять подешевели. И неизбежное случилось. Загородные усадьбы стали непосильным грузом для своих владельцев, фермеры фермерствовали в убыток, мелкие арендаторы, что ни день, разорялись и уходили куда глаза глядят, батраки устремились в города. И тогда партия Трудяг, которая непомерными налогами довела своих противников до полного остервенения, получила, образно выражаясь, по шапке, и следующие четыре года были заполнены самой жестокой междоусобицей, какую только запомнят журналисты. Во время этой борьбы усилилась эмиграция и сельские районы почти опустели. Когда наконец партия Трудяг одержала победу, она, по-прежнему руководимая своим хвостом, обязалась среди всего прочего делать ставку исключительно на города. С тех пор она так и стоит у власти, а результаты вы сами видели. Все продукты питания нам доставляют из-за моря, причем значительную часть — на подводных лодках и по воздуху. Перевозят их в таблетках, а доставив на место, раздувают до первоначальных размеров с помощью хитроумного метода, предложенного одним немцем. Деревня же используется лишь как тема для сентиментальных поэтов и как место, над которым летают, либо куда влюбленные субботними вечерами уезжают на велосипедах.

— Mon Dieu [5], — задумчиво протянул Ангел. Наверно, именно в таких случаях и принято говорить: «Ах, какой сюрприз!»

— Совершенно справедливо, сэр. Люди до сих пор не опомнятся, как такое могло произойти. Отличный пример того, что может случиться, когда зазеваешься, — даже с англичанами, которым вообще-то в этом смысле очень везло. Ведь не забывайте, все партии, даже ученые мужи, всегда превозносили сельскую жизнь и уверяли, будто всячески ей содействуют. Но они забыли об одной мелочи: что наши географические условия, традиции, воспитание и имущественные интересы так способствуют жизни в городах и «процветанию торговли», что отклониться от этой линии наименьшего сопротивления можно лишь ценою нешуточных и отнюдь не парламентских усилий. Да, это прекрасная

иллюстрация той нашей характерной черты, о которой я толковал вам на днях: очень уж мы задним умом крепки. Но чего же от нас и ожидать, пока у нас есть туман и принципы? Лучше быть хлипким горожанином без здоровья, но с высокими политическими принципами, чем здоровым продуктом излюбленнейшей отрасли народного хозяйства. Но вы еще не видели другой стороны медали.

— О чем вы? — спросил Ангел.

— Ну как же, сэр, о грандиозном росте городов. Это я покажу вам завтра, если пожелаете.

— А Лондон разве не город? — шутливо заметил Ангел.

— Лондон? — воскликнул гид. — Что вы, это всего лишь дачное местечко. В какой настоящий город вас свозить? Хотите в Ливерчестер?

— Куда угодно, — сказал Ангел, — лишь бы там можно было хорошо пообедать. — И, расплатившись с сельским населением милостивой улыбкой, он расправил крылья.

III

— Время еще не позднее, — сказал Ангел Эфира, выходя из ресторана «Белый Олень» в Ливерчестере, — а я, кажется, немного переел. Давайте пройдемся, посмотрим город.

— С удовольствием, сэр, — отозвался гид. — Сейчас между ночью и днем нет никакой разницы: ведь для производства электрической энергии теперь используется прилив.

Ангел записал эти сведения в свою книжечку.

— Чем заняты здешние предприятия? — спросил он.

— Весь город, который теперь простирается от прежнего Ливерпуля до прежнего Манчестера (что видно из его названия), занят расширением пищевых таблеток, которые доставляют в его порт из Новых Светов. Уже несколько лет Ливерчестер и Бристер (простирающийся от прежнего Бристоля до прежнего Глостера) удерживают монополию на расширение пищи в Соединенном королевстве. — А как это делается? — спросил Ангел.

— Благоприятная среда и бактериология, — отвечал гид.

Некоторое время они шли молча, изредка взлетая там, где улицы были особенно грязные; потом Ангел снова заговорил:

— Очень любопытно. Я не замечаю никакой разницы между этим городом и теми, что я видел, когда был здесь в девятьсот десятом году, — только вот улицы лучше освещены, но радости от этого мало: они страшно грязные и полны людей, чьи лица мне не нравятся.

— Да, сэр, — вздохнул гид, — трудно было ожидать, что чудесный мрак, который окутывал нас во времена Великой Заварухи, продержится долго. Вот тогда и вправду можно было тешить себя надеждой, что все дома построены Кристофером Реном, а все люди чистые и красивые. Поэзии теперь не осталось.

— Ни малейшей! — подтвердил Ангел и потянул носом. — Зато атмосфера есть, и не слишком приятная.

— Где скапливается много людей, там всегда пахнет, — сказал гид. — Тут уж ничего не поделаешь. Старое платье, пачули, бензин, жареная рыба и дешевые папиросы — это пять необходимых ингредиентов человеческой жизни, и перед ними атмосфера Тернера и Королевские игрушки.

— Но разве не в вашей власти устроить жизнь в городах по своему вкусу?

— Что вы, сэр! Это встретило бы ужасающее сопротивление. Мы сами у них во власти. Вы поймите, они такие большие и пользуются таким престижем! Да, кроме того, — добавил он, — даже если бы у нас хватило смелости, мы бы не знали, как за это взяться. Правда, когда-то один великий и добрый человек привез нам платаны, но вообще-то мы, англичане, выше того, чтобы брать от жизни лучшее, и мы презираем легкомысленный французский вкус. Обратите внимание, какому принципу подчинен весь этот жилой район, что тянется на двадцать миль. Он был задуман в этаком веселеньком стиле, а посмотрите, какой получился серьезный! Сразу видно, что эти жилища принадлежат к виду «дом», и в то же время это особняки, вот так же, как все люди принадлежат к виду «человек» и в то же время у каждого, как говорится, своя душа. Этот принцип был введен на Авеню-Род за несколько лет до Великой Заварухи и сейчас утвердился повсеместно. Если у человека точно такой же дом, как у кого-то другого, с ним не знаются. Видали вы что-нибудь более глубокомысленное и педантичное?

— А к домам рабочих этот принцип тоже относится? — поинтересовался Ангел.

— Тсс! — прошептал гид, боязливо оглянувшись через плечо. — Это опасное слово, сэр. Трудяги живут во дворцах, построенных по проекту архитектора Халтурри, с общими кухнями и ванными.

— И они ими пользуются? — спросил Ангел не без живости.

— Пока еще нет, — отвечал гид, — но, кажется, подумывают об этом. Вы же знаете, сэр, на то, чтобы внедрить обычай, нужно время. А тридцать лет какой же это срок?

— Японцы — те моются каждый день, — задумчиво протянул Ангел.

— Не христианский народ, — пожал плечами гид, — К тому же у них там и грязи-то настоящей нет, не то что здесь. Не будем слишком строги — откуда же и взяться тяге к омовениям, когда знаешь, что скоро опять будешь грязным? Вовремя Великой Заварухи, когда была введена военная дисциплина и тем самым отменены касты, многие наивно полагали, что привычка мыться охватит наконец-то все население. И как же мы были удивлены, когда случилось нечто совсем иное! Трудяги не стали мыться больше, зато Патриоты стали мыться меньше. Может быть, причиной тому было вздорожание мыла, а может, просто человеческая жизнь в то время не очень высоко ценилась. Этого мы уже не узнаем. Но верно одно: лишь когда военная дисциплина была отменена, а касты возродились, что произошло немедленно по заключении мира, — лишь тогда те из Патриотов, которые остались в живых, снова стали неумеренно мыться, а Трудягам предоставили держаться уровня, более соответствующего демократии.

— Кстати, об уровне, — сказал Ангел, — как средний человеческий рост, увеличивается?

— Напротив, — отвечал гид. — По данным статистики, он за последние двадцать пять лет уменьшился на полтора дюйма.

— А продолжительность жизни?

— Ну, что до этого, так грудных детей и стариков лечат теперь на общественный счет, и те болезни, что излечиваются лимфой, можно сказать, побеждены.

— Значит, люди не умирают?

— Что вы, сэр! Умирают примерно так же часто, как и раньше. Есть много новых болезней, так что равновесие сохраняется.