Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 4
Шрифт:
— Десять апостолов, — слабо ввернул Майкл.
— Пусть так, но Христа, собственно, незачем вмешивать в это дело, тут нет ничего абстрактного или сентиментального; ты бы мог к ним подъехать с любой стороны. Например, старый сэр Тимоти Фэнфилд с восторгом повоевал бы с трущобными домовладельцами. Дальше: мы ведь электрифицировали все кухни и собираемся продолжать в том же духе — значит есть приманка и для старика Шропшира. Да и нет надобности создавать комиссию только из членов обеих палат — в нее согласился бы войти сэр Томас Морсел, да, я думаю, и любой из известных врачей; можно бы завербовать парочку банкиров с примесью квакерской крови; и всюду найдется достаточно отставных генерал-губернаторов не у дел. Да если бы тебе еще удалось залучить в председатели члена королевской фамилии — дело было бы в шляпе.
— Бедный Майкл! — сказал ласковый голос тети Мэй. — Дай ты ему доесть кашу, Хилери!
Но Майкл не собирался браться за ложку: он видел, что здесь заваривается каша другого рода.
— Основной капитал для перестройки трущоб, — продолжал Хилери, — обслуживающий все общества по перестройке трущоб, существующие и проектируемые, если только они следуют принципу не переселять теперешних жильцов. Понимаешь, какой это создаст нам престиж в глазах жильцов? Мы пускаем их по верному пути и уж конечно будем следить, чтобы они опять не запустили своих жилищ.
— И вы думаете, это в ваших силах? — сказал Майкл.
— А ты наслушался разговоров, что в ваннах хранят уголь и овощи и все такое? Поверь мне, Майкл, все это преувеличено. Во всяком случае, у нас, частных работников, большое преимущество перед властями. Им приходится править — мы пытаемся руководить.
— Подогреть тебе кашу, милый? — предложила тетя Мэй.
Майкл отказался. Он понял, что тут и без подогревания жарко будет. Опять крестовый поход! В дяде Хилери, он всегда это знал, сохранилась кровь крестоносцев — во времена великих походов его предки именовались Керуаль, а теперь имя перешло в Чаруэл, а произносилось Черрел, согласно здравому английскому обычаю доставлять неприятности иностранцам.
— Я не для того хочу завербовать тебя, Майкл, чтобы ты сделал себе на этом карьеру, ведь ты, как-никак, аристократ.
— Спасибо на добром слове, — отозвался Майкл.
— Нет. Мне кажется, тебе просто нужно что-то делать, чтобы оправдать свое положение.
— Вы совершенно правы, — смиренно сказал Майкл, — вопрос только в том, это ли нужно делать.
— Безусловно, это, — сказал Хилери, размахивая ложечкой для соли, на которой был выгравирован герб Чаруэлов. — А что же иначе?
— Вы никогда не слышали о фоггартизме, дядя Хилери?
— Нет; что это такое?
— Не может быть! — сказал Майкл. — Нет, вы правда ничего, о нем не слышали?
— Фоггартизм? К фанатизму отношения не имеет?
— Нет, — твердо сказал Майкл. — Вы здесь, конечно, погрязли в нищете и пороках, но все-таки это уж слишком. Вы-то, тетя Мэй, знаете, что это такое?
Брови тети Мэй опять напряженно сдвинулись.
— Кажется, припоминаю, — сказала она, — кто-то по-моему, говорил, что это галиматья!
Майкл простонал:
— А вы, мистер Джемс?
— Насколько я помню, это что-то, связанное с валютой?
— Вот полюбуйтесь, — сказал Майкл, — три интеллигентных, общественно настроенных человека никогда не слышали о фоггартизме, а я больше года только о нем и слышу.
— Ну что ж, — сказал Хилери, — а ты слышал о моем плане перестройки трущоб?
— Нет, конечно.
— По-моему, — сказала тетя Мэй, — вы сейчас покурите, а я приготовлю кофе. Я вспомнила, Майкл: это твоя мама говорила, что не дождется, когда ты бросишь им заниматься. Я только забыла название. Это насчет того, что городских детей надо отнимать у родителей.
— Отчасти и это, — сказал удрученный Майкл.
— Не надо забывать, милый, что чем беднее люди, тем больше они держатся за своих детей.
— Весь смысл и радость их жизни, — вставил Хилери.
— А чем беднее дети, тем больше они держатся за свои мостовые, как я тебе уж говорила.
Майкл сунул руки в карманы.
— Никуда я не гожусь, — сказал он безнадежным тоном. — Нашли с кем связываться, дядя Хилери.
Хилери и его жена очень быстро встали и оба положили руку ему на плечо.
— Голубчик! — сказала тетя Мэй.
— Да что с тобой? — сказал Хилери. — Возьми папироску.
— Ничего, — сказал Майкл ухмыляясь, — это полезно.
Папироска ли была полезна, или что другое, но он послушался и прикурил у Хилери.
— Тетя Мэй, какое самое жалостное на свете зрелище, не считая, конечно, пары, танцующей чарльстон?
— Самое жалостное зрелище? — задумчиво повторила тетя Мэй. — О, пожалуй, богач, слушающий плохой граммофон.
— Неверно, — сказал Майкл. — Самое жалостное зрелище на свете — это политический деятель, уверенный в своей правоте. Вот он перед вами!
— Мэй, не зевай! Закипела твоя машинка. Мэй делает прекрасный кофе, Майкл, лучшее средство от плохого настроения. Выпей чашку, а потом мы с Джемсом покажем тебе дома, которые мы уже обновили. Джемс, пойдем-ка со мной на минутку.
— Упорство его вызывает восторги, — вполголоса продекламировал Майкл, когда они исчезли.
— Не только восторги, милый, но и страх.
— И все-таки из всех людей, которых я знаю, я бы больше всего хотел быть дядей Хилери.
— Он и правда милый, — сказала тетя Мэй. — Кофе налить?
— Во что он, собственно, верит, тетя Мэй?
— О, на это у него почти не остается времени.
— Да, по этой линии церковь еще может на что-то надеяться. Все остальное — только попытки переплюнуть математику, как теория Эйнштейна. Правоверная религия была придумана для монастырей, а монастырей больше нет.
— Религия, — задумчиво протянула тетя Мэй, — в свое время сожгла много хороших людей, и не только в монастырях.
— Совершенно верно, когда религия вышла за монастырские стены, она превратилась в самую непримиримую политику, потом стала кастовым признаком, а теперь это кроссворд. Когда их разгадываешь, в чувствах нет ни малейшей необходимости.