Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
«НЕЗАБВЕННЫМ
ЭДМОНДУ МОРТОНУ
и
ЕГО ВЕРНОЙ СУПРУГЕ
КЭТРИН
Да упокоит их господь!
1816»
Покинув церковь, они занялись делом, которое привело их в Треншем, и отправились к мистеру Погрему (фирма «Погрем и Коллет, частные поверенные», в чьи верные руки большинство горожан и помещиков передавали защиту своих интересов). По забавному совпадению Погрем занимал тот самый дом, где некогда жил все тот же Эдмунд Мортон, управляя заводом и по-прежнему оставаясь местным сквайром. Бывшая усадьба сейчас превратилась в один из домов длинной и неровной улицы, но и теперь она несколько отступала от своих соседей, прячась среди каменных дубов за высокой живой изгородью.
Мистер Погрем докуривал сигару после воскресного завтрака; это был невысокий, чисто выбритый крепыш с выдающимися скулами и похотливыми серо-голубыми глазами. Когда ввели посетителей, он сидел, скрестив жирные ноги, но тотчас приподнялся и спросил, чем может служить.
Феликс изложил историю ареста, стараясь говорить как можно понятнее и не касаться эмоциональной подоплеки дела: ему было как-то неловко, что он оказался на стороне нарушителя порядка — что не должно было бы смущать современного писателя. Но что-то в мистере Погреме успокаивало Феликса. Этот коротышка выглядел воякой и, казалось, мог посочувствовать Трайсту, которому нужна была в доме женщина. Зубастый, но добросердечный человек слушал и непрерывно кивал круглой головой, поросшей редкими волосами, источая запах сигар, лаванды и гуттаперчи. Когда Феликс кончил, он сказал сухо:
— Сэр Джералд Маллоринг? Да, да… По-моему, его дела ведет мистер Постл из Вустера… Да, да, совершенно верно…
Мистер Погрем, очевидно, считал, что дела следует поручать не какому-то Постлу, а Погрему и Коллету из Треншема, и Феликс окончательно убедился, что они не ошиблись в выборе поверенного.
— Насколько я понимаю, — сказал мистер Погрем и бросил на Недду взгляд, который он постарался очистить от плотских вожделений, — насколько я понимаю, сэр, вы с вашим племянником желали бы повидаться с арестованным. Миссис Погрем будет рада показать мисс Фриленд наш сад. Ваш прадед с материнской стороны, сэр, жил в этом доме. Очень приятно было с вами познакомиться, сэр, я так часто слышал о ваших книгах; миссис Погрем даже прочла одну — дай бог памяти! — «Балкон», кажется…
— «Балюстрада», — мягко поправил Феликс.
— Совершенно верно, — сказал мистер Погрем и позвонил. — Выездная сессия закончилась совсем недавно, следовательно, дело будет слушаться не раньше августа или сентября. Жалко, очень жалко! На поруки? Батрака, обвиняемого в поджоге? Сомнительно, чтобы на это согласились… Попросите миссис Погрем зайти сюда…
Вскоре пришла женщина, похожая на увядшую розу, — мистер Погрем в свое время, очевидно, произвел на нее неотразимое впечатление. За ней тянулся хвост из двух или трех маленьких Погремов, но служанка вовремя успела их увести. Все общество вышло в сад.
— Сюда, — сказал мистер Погрем, подойдя к боковой калитке в ограде. Так ближе к полицейскому участку. По дороге я позволю задать вам два-три щекотливых вопроса… — И он выпятил нижнюю губу. — Почему, собственно, вы заинтересованы в этом деле?
Не успел Феликс открыть рта, как вмешался Дирек:
— Дядя был так добр, что приехал со мной. Заинтересован в этом деле я. Этот человек — жертва произвола.
— Да, да, — насторожился мистер Погрем. — Конечно, конечно… Он, кажется, еще ни в чем не признался?
— Нет, но…
Мистер Погрем прижал палец к губам.
— Никогда не ставьте крест раньше времени… Вот для чего существуем мы, поверенные. Итак, — продолжал он, — вы один из этих недовольных. Может быть, и социалист? Боже мой! Все мы теперь к чему-то примыкаем, я, например, гуманист. Всегда говорю миссис Погрем: «Гуманизм в наши дни — это все!» И это чистая правда. Но надо обдумать, какой линии нам придерживаться. — Он потер руки. — Может, сразу попробуем опровергнуть их улики, если они у них есть? Но алиби Должно быть неопровержимым. Следственный суд, несомненно, признает его виновным — никто не любит поджигателей. Насколько я понял, он жил у вас в доме… На каком этаже? Внизу?
— Да, но…
Мистер Погрем нахмурился с таким видом, будто желал предостеречь: «Осторожнее!..»
— Пожалуй, лучше будет, если он пока откажется отвечать на вопросы и даст нам время оглядеться, — сказал он.
Они пришли в полицейский участок, и после недолгих переговоров их отвели к Трайсту.
Великан сидел в камере на табуретке, прислонившись к стене; руки у него свисали, как плети. Он перевел взгляд с мистера Погрема и Феликса, вошедших первыми, на Дирека, и во взгляде его можно было прочесть все, чем была полна его бессловесная душа, — с таким обожанием смотрит на своего хозяина собака. Феликс впервые увидел человека, который уже успел причинить ему столько беспокойства; широкое, грубое лицо и трагический взгляд, полный тоски и преданности, произвели на Феликса огромное впечатление. Такие лица никогда не забываются, и люди обычно боятся увидеть их во сне. Кто пренебрег гармонией, вложил тоскующий дух в это грубое тело? Почему судьба не сделала Трайста обыкновенным любителем пива, не способным оплакивать жену и рваться к той, которая напоминала покойницу? Не сделала его олухом, глухим к словам Дирека? И при мысли о том, что предстоит этому безмолвному человеку, застывшему в тяжком и безнадежном ожидании, сердце Феликса мучительно сжалось, и он отвел глаза.
Дирек схватил широкую, загорелую руку крестьянина, и Феликс увидел, с каким трудом юноша старается сдержать свои чувства.
— Боб, взгляни, это мистер Погрем. Он адвокат и сделает для тебя все, что в его силах.
Феликс взглянул на мистера Погрема. Маленький человечек стоял подбоченясь, на лице у него было какое-то странное выражение лукавства и сочувствия, от него исходил почти одуряющий запах гуттаперчи.
— Да, да, — сказал он. — Поговорите с этими джентльменами, а потом и мы с вами потолкуем. — И, повернувшись на каблуках, он начал чистить перочинным ножичком короткие розовые ногти перед самым носом полицейского, который стоял за порогом камеры, всем своим видом выражая, что и у заключенных есть свои права и он на них не посягает.
Феликса охватило то же чувство, с каким в зоологическом саду смотрят на зверя, которому некуда спрятаться от любопытных глаз. Не выдержав, он отвернулся, хотя невольно продолжал слушать:
— Прости меня, Боб, это я виноват в твоей беде…
— Нет, сэр, прощать тут нечего. Вот я скоро вернусь, и тогда они еще увидят…
Судя по тому, как у мистера Погрема покраснели уши, он тоже слышал этот разговор.
— Скажите ей, мистер Дирек, пусть не убивается. Мне бы нужно рубаху на случай, если меня задержат. А детям не надо знать, где я, хотя стыдиться мне нечего.
— Это может продлиться дольше, чем ты думаешь, Боб.
Наступило молчание. Феликс не выдержал и обернулся. Батрак тревожно озирался — он словно впервые сообразил, что находится в заключении; внезапно он поднял руки, большие и грубые, и сжал их между коленями; и снова его взгляд заметался по стенам камеры. Феликс услышал, как у него за спиной кто-то откашлялся, и, снова ощутив запах гуттаперчи, понял, что этот запах всегда сопутствует тем минутам, когда сердце мистера Погрема преисполняется жалостью. Потом он услышал шепот Дирека: «Помни, Боб, мы тебя не оставим» и еще что-то, вроде: «Только ни в чем не признавайся». Затем, проскочив мимо Феликса и маленького адвоката, юноша выбежал из камеры. Он высоко держал голову, но по лицу у него текли слезы. Феликс вышел вслед за ним.