Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
— Поцелуй меня…
Она почувствовала, как Дирек вздрогнул; глаза его потемнели, губы судорожно передернулись, как будто он хотел поцеловать ее, но не решался. Что с ним? Что с ним происходит? Неужели он ее не поцелует? Пока длилась эта тягостная пауза и они неподвижно стояли в тени ивняка, испещренной лунными бликами, Недда ощущала такую тревогу, какой она еще никогда в жизни не испытывала. Он отказался ее поцеловать! Не хочет! Почему? Да еще в такую минуту, когда в ее жилах, в теплоте его рук, в его дрожащих губах — повсюду вокруг них — было что-то новое, таинственное, жуткое, сладостное… И, чуть не плача, она зашептала:
— Дирек, я хочу быть с тобой, я ничего не боюсь, я хочу всегда быть с тобой! — Но тут она почувствовала, как он покачнулся и ухватился за нее, будто вот-вот упадет. Тогда Недда забыла все, кроме того, что это больной, которого она только что выходила. Он опять болен! Просто болен!
— Дирек, — воскликнула она, — успокойся! Все хорошо. Пойдем потихоньку домой.
Она крепко схватила его за руку и повела к гостинице. По дрожанию его руки, по напряженному взгляду Недда понимала, что, делая шаг, он не знает, удержится ли на ногах. Но сама она была уверена и спокойна; теперь ею владела одна-единственная мысль — довести его до дому по совсем уже пустой дороге, освещенной луной, мимо ночных лугов и белевшей внизу реки. Как же она сразу не поняла, что он совершенно измучен и его нужно поскорее уложить в постель?
Они медленно шли — мимо фабрики, вверх по переулку, где под ветвями платанов был сад церковного магната; затем, миновав белый особняк на углу, они очутились на главной улице, где еще попадались прохожие.
У входа в гостиницу стоял Феликс, растерянный, как старая курица, и, поглядывая на часы, поджидал дочь. К большому облегчению Недды, он, увидев их; тотчас же скрылся в вестибюле, — она не могла сейчас ни с кем разговаривать. У нее была только одна цель — поскорее уложить Дирека.
Пока они шли, лицо его было словно окаменевшим; сейчас, когда он сел на кожаный диван, у него начался такой озноб, что зуб не попадал на зуб. Она позвонила, коридорному и велела принести грелку, коньяк и горячей воды. Он выпил глоток — дрожь утихла, и он заявил, что ему лучше, и потребовал, чтобы Недда ушла. Она не решалась расспрашивать его, но, когда начался упадок сил, галлюцинации как будто прекратились; прикоснувшись губами к его лбу с такой материнской нежностью, что он поднял глаза и улыбнулся, Недда спокойно сказала:
— Я приду попозже и хорошенько закутаю тебя в одеяло.
Феликс ждал ее в вестибюле возле столика, где стояла чашка с молоком и хлеб. Не говоря ни слова, он снял с них салфетку. Пока Недда ужинала, он не спускал с нее глаз, но не решался ее расспрашивать. Лицо ее было непроницаемо, и он только отважился сказать:
— Дядя Джон уехал ночевать в Бекет. Я снял для тебя номер рядом со своим и раздобыл зубную щетку, что-то вроде гребешка, и еще всякую мелочь… Думаю, ты как-нибудь обойдешься.
Недда простилась с отцом у порога его номера и пошла к себе. Выждав десять минут, она снова потихоньку выскользнула в коридор. Все было тихо, и она решительно спустилась вниз. Ей было безразлично, что о ней подумают. Ее, наверно, принимают за сестру Дирека, а если нет, ей это тоже все равно. Был уже двенадцатый час; свет почти повсюду погасили, и вестибюль явно нуждался в утренней уборке. В коридоре тоже было темно. Недда приоткрыла дверь и подождала несколько секунд, пока не услышала тихий голос Дирека:
— Недда, иди, я не сплю.
Сквозь занавеску, пропускавшую решительно все; пробивался лунный свет; в этой полутьме Недда тихонько пробралась к кровати. Она едва могла разглядеть лицо Дирека и его полный обожания взгляд. Положив руку ему на лоб, она шепотом спросила:
— Тебе хорошо?
— Да, очень, — шепнул он в ответ.
Она опустилась около кровати на колени и положила голову рядом с ним на подушку. Удержаться от этого она не могла; теперь им стало уютно и спокойно. Он дотронулся губами до ее носа. В этот миг она перехватила его взгляд томный и нежный. Затем она встала.
— Хочешь, я посижу с тобой, пока ты заснешь?
— Да. Но спать я не буду. А ты?
Недда в темноте отчаянно покачала головой. Спать. Нет, ей не до сна!
— Ну что ж, тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мой темноглазый ангел.
— Спокойной ночи, — прошептав эти слова, Недда тихонько открыла дверь и бесшумно ушла.
ГЛАВА XXXVII
Недда долго не могла сомкнуть глаз и представляла себе, что она там, где ей уже совсем нельзя было бы уснуть. Но когда наконец она забылась, ей приснился сон: они вдвоем с Диреком очутились на какой-то звезде, где все деревья белые, и вода, трава, птицы — тоже все белое. Они с Диреком идут, взявшись за руки, а вокруг растут белые цветы. И когда она нагнулась, чтобы сорвать один из них, оказалось, что это вовсе не цветок, а Трайст — его забинтованная голова! Недда с криком проснулась.
В восемь часов она уже была одета и сразу же пошла в комнату Дирека. На ее стук никто не ответил; у нее от страха сжалось сердце, и она толкнула дверь. Дирека не было; он взял свои вещи и ушел. Недда побежала в вестибюль. В конторе для нее лежала записка, и она пошла к себе, чтобы не читать ее на людях. Там было написано:
«Он вернулся утром. Я еду первым же поездом домой. По-моему, он хочет, чтобы я что-то сделал.
Дирек».
Вернулся! То самое, то серое нечто, которое, как ей показалось, и она на мгновение увидела в лучах у реки! Дирек опять мучается, как мучился вчера! Это ужасно! Недда сидела, опустив руки, пока не пришел отец. Ей стало легче оттого, что и он знает про это несчастье. Он не стал возражать, когда она предложила поехать следом за Диреком в Джойфилдс. Они отправились сразу же после завтрака. Теперь, когда она знала, что скоро увидит Дирека, страх ее немного прошел. Но в поезде она сидела молча, разглядывая пол, и только раз взглянула на отца из-под длинных ресниц.
— Ты это можешь понять, папа?
Феликс, который был немногим веселее ее, ответил:
— В этом человеке было что-то странное. Не забывай, что Дирек недавно болел. Но для тебя все это слишком тяжело, Недда. Меня это огорчает. Мне все это ужасно не нравится!
— Я не могу с ним расстаться, папа. Это невозможно!
Феликс замолчал, услышав ее резкий тон.
— Будем надеяться, что его мать как-нибудь ему поможет, — сказал он.
Ах, если бы Кэрстин захотела помочь — услать его куда-нибудь подальше от этих батраков, подальше от этих мест вообще!
Выйдя из поезда, они пошли через луга, что сокращало дорогу почти на целую милю. Трава и рощи ярко блестели на солнце; трудно было поверить, что люди могут страдать из-за такой приветливой земли, испытывать горе и терпеть несправедливость, живя и работая на этих светлых полях. В этом земном раю у жителей должна быть завидная доля, сытое существование, не хуже хотя бы, чем у этих холеных, довольных коров, поднимавших к ним любопытные морды! Недде захотелось погладить одну из них; нос у нее был тупой, мокрый, сероватый. Но животное, фыркая, отпрянуло от ее руки, и мягкие недоверчивые глаза в каштановых ресницах, казалось, упрекали девушку в том, что она принадлежит к породе, от которой нельзя ждать ничего хорошего.