Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 8
Шрифт:
У него было все для того, чтобы достигнуть совершенства, — все, кроме моральной устойчивости, которая только одна могла принести ему заслуженное, как он полагал, превосходство над другими. Часто он удивлялся и раздражался, когда узнавал, что кто-нибудь из его сверстников добивался больших успехов, чем он.
Сидя в такси, он размышлял: «Может быть, я позволил себе ночью что-нибудь такое, что по-настоящему возмутило ее? Почему я не дождался ее и не узнал обо всем — пусть даже самом худшем?» Он криво усмехнулся: узнавать о худшем он не очень-то любил. Мысли его в поисках козла отпущения обратились к Росеку. Как у всякого увлекающегося женщинами себялюбца, у Фьорсена было мало друзей. Росек был самым постоянным. Но и Роеека Фьорсен презирал и одновременно боялся: люди слабовольные, но большого таланта, всегда так относятся к людям менее талантливым, но обладающим большой силой воли. Фьорсен обращался с Росеком, как капризный ребенок с нянькой; но он не мог обойтись без него, мецената с туго набитым кошельком.
«Проклятый Поль! — думал он. — Он должен был знать да и знает, что его коньяк пьешь легко, как воду. Он видел, что я пьянею. Не иначе как у него было что-то на уме. Куда я пошел потом? Как добрался до дома? Неужели я обидел Джип?.. Если слуги были при этом — это могло ужасно огорчить ее!» Он почувствовал новый приступ страха. Он не знает ее, никогда не знал, что она думает и чувствует, он вообще ничего не знает о ней. Это несправедливо! Сам он не утаивал ничего. Он открыт для нее как божий свет — пожалуйста, смотри! Что же все-таки он натворил вчера? Горничная глядела на него утром как-то странно… И вдруг он приказал шоферу:
— Бэри-стрит, Сент-Джеймс!
На всякий случай надо узнать, не уехала ли Джип к отцу. Пока машина добиралась до этой маленькой улицы, он несколько раз менял свое намерение. Легкий пот выступил у него на лбу, когда он позвонил и ждал, пока отворят дверь.
— Миссис Фьорсен здесь?
— Нет, сэр.
— И не приезжала сегодня утром?
— Нет, сэр.
Он не подумал о том, что надо было как-то объяснить свой приезд, снова сел в машину и велел шоферу ехать на Керзон-стрит. Если ее нет и у «этой тетки Розамунды», тогда все в порядке: больше ей быть не у кого. У тетки ее не оказалось. Он облегченно вздохнул и стал думать о том, как бы позавтракать. Пожалуй, надо заехать к Росеку, занять у него денег для уплаты шоферу и заодно подкрепиться. Но Росека тоже не было. Пришлось ехать домой, чтобы там уплатить за такси. Шофер посматривал как-то искоса, словно догадываясь о его затруднениях.
У ограды своего дома он встретил человека с большим конвертом в руке.
Джип сидела в своем кабинете и перелистывала корешки чековой книжки. Она не обернулась.
— Я могу позавтракать? — спросил он.
Она протянула руку к звонку и позвонила. Ему стало жаль ее. Он уже готов был обнять ее и крикнуть: «Прости меня, Джип, я страшно виноват!» Но в эту минуту на звонок явилась Бетти.
— Пожалуйста, подайте завтрак мистеру Фьорсену.
Он услышал, как, выходя, толстуха что-то проворчала себе под нос. Она тоже участвовала в его отлучении. И он раздраженно сказал:
— Ты хочешь, чтобы твой муж умер от голода, если он опоздал к завтраку?
Джип протянула ему чековую книжку. Он прочел на корешке:
«М-ры Траверс и Сэнборн, портные. Счет оплачен: 54 фунта 3 шиллинга, 7 пенсов». "
Фьорсен покраснел, но тут же принял вид оскорбленного достоинства.
— Ты уплатила? Мои счета тебя не касаются.
— Посыльный сказал, что, если счет не будет немедленно оплачен, они подадут в суд. Я считаю, что не платить долги неприлично. Много их у тебя?
— Я не скажу тебе.
— Мне надо вести хозяйство и платить прислуге, и я должна знать, на что могу рассчитывать. Я не собираюсь делать долги.
В лице ее появилась жесткость, какой он не видел прежде. Это была совсем не та Джип, с которой он разговаривал во всеоружии своей власти, в этот же час вчера утром. Этот бунт уязвил его тщеславие, вызвал непонятную тревогу и в то же время как-то встряхнул его. Он сказал тихо:
— Деньги! Проклятые деньги! Поцелуй меня.
— Это ребячество — проклинать деньги. Я готова истратить весь свой доход, но не больше. И я не собираюсь просить денег у отца.
Он бросился в кресло.
— Ха, ха! Добродетель!
— Нет, гордость.
— Значит, ты не веришь в меня, — сказал он угрюмо. — Не веришь, что я могу заработать столько, сколько хочу, больше, чем есть у тебя? Ты никогда в меня не верила!
— Мне кажется, ты зарабатываешь теперь столько, сколько вообще способен заработать.
— Ах, ты так думаешь! Ладно! Мне не нужны твои деньги.
— Т-с-с-с!
Он оглянулся. В дверях стояла горничная.
— Простите, сэр! Шофер спрашивает, заплатите ли вы ему, или он вам еще будет нужен? Двенадцать шиллингов.
Фьорсен посмотрел на нее взглядом, от которого, как говорит прислуга, «можно одуреть».
— Нет, он мне не нужен. Заплатите ему.
Девушка взглянула на Джип, сказала «да, сэр» и исчезла.
Фьорсен рассмеялся. Это была забавная поправка к его самоуверенному заявлению.
— Неплохо, а, Джип?
Но ее лицо оставалось неподвижным; зная, что над забавными нелепостями она любит посмеяться даже больше, чем он, Фьорсен снова почувствовал приступ страха. Что-то изменилось. Да, в самом деле, что-то в ней изменилось.
— Я обидел тебя вчера ночью?
Она пожала плечами и отошла к окну. Он мрачно посмотрел на нее и выбежал в сад. И почти тут же неистовые звуки скрипки понеслись из студии через лужайку.
Джип слушала с горькой улыбкой. Вот теперь и деньги тоже! Но не все ли равно? Ей уже не уйти от этого. Никогда не уйти. Ночью он будет целовать ее, и она будет притворяться, что все хорошо. И так будет всегда! Что ж, она сама виновата. Достав двенадцать шиллингов из кошелька, она положила их на стол, чтобы отдать горничной. И неожиданно ей пришла в голову мысль: «А может быть, я ему надоела? Если бы только я ему надоела!» Но впереди лежала длинная дорога, куда длиннее той, которую ей уже довелось пройти.
ГЛАВА VII
Тот, кто хоть раз видел, как на экваторе во время полного штиля безвольно повисают паруса и с каждым днем умирает надежда на спасение, легко поймет, какой стала теперь жизнь Джип. Все меняется — даже штилю приходит конец. Но что может измениться для молодой женщины двадцати трех лет, которая ошиблась, вступив в брак, и не может корить за это никого, кроме себя, если она не «современная» женщина, какой никогда не была Джип? Решив никому не признаваться в своей неудаче и стиснув зубы ждать ребенка, Джип продолжала скрывать свое состояние от всех, даже от Уинтона. С Фьорсеном ей удавалось держать себя как обычно, она по-прежнему старалась сделать для него внешнюю сторону жизни легкой и приятной: аккомпанировала ему, вкусно кормила, терпела его любовные излияния. Изображать из себя жертву было бы глупо! Ее malaise [22], которую она так успешно утаивала, имела более глубокие причины: то был упадок духа, неизбежный в человеке, который сам обрезал себе крылья.