Джон Леннон, Битлз и... я
Шрифт:
1. Пойдем со мной в «Касбу»!
Хэйменс Грин — это тихая улица в пригороде Ливерпуля, в районе Вест-Дерби, приблизительно в 6 км от бурлящего делового квартала в центре города с его отелями, супермаркетами и гостиными галереями.
Улица обсажена высокими деревьями, и летними вечерами они отбрасывают красивые длинные тени на те несколько домов и павильонов, которые там расположены. Дом № 8 — один из них: большой, серый, в викторианском стиле, в 15 комнат. Он был когда-то моим домом, и моя мать прожила там до самой своей смерти в сентябре 1988 года. Роуг, мой второй брат, все еще живет там. Он родился в том самом году, которому суждено было остаться в истории: в 1962-м. В этом доме на Хэйменс Грин я и увидел впервые троих доверчивых подростков:
До того как впервые появиться в моей жизни, они представляли собой группу маленьких дилетантов, называвшуюся «Куорри Мен», которые собрались вместе, поддавшись непреодолимому желанию играть рок'н'ролл, что привело к созданию БИТЛЗ в 1960 году (со мной в качестве ударника).
Дом № 8 стал вторым родным домом для всех, особенно для Джона, и там началась наша дружба, продлившаяся 4 года.
Это «родовое гнездо» стало местом действия многих достаточно необычных событий, которые случились благодаря тому, что огромный подвал, расположенный в недрах большого старого дома, был полон углов и закоулков. Именно он стал клубом «Касба», начинавшим как настоящий притон, но который стал впоследствии излюбленным местом сбора ливерпульской молодежи конца пятидесятых годов.
Я и мой брат, оба мы родились в Индии во время войны. Джон Бест, мой отец, был хорошо известным в Ливерпуле любителем бокса, точно так же, как до него — его отец. Как до, так и после второй Мировой войны встречи по боксу, устраивавшиеся моим отцом, собирали такие громкие имена, как Томми Фарр, Фредди Миллз, Ли Сэйволд, Флойд Пэтерсон и братьев Рэндольфа и Дика Турпин. Когда началась война, отца призвали в Индию в качестве инструктора по физической подготовке, и там он позднее продвинулся по службе. В Дели он встретил мою мать, и они поженились. Моя мать была родом из местной английской семьи и работала там же в Красном кресте. Я родился в Мадрасе 24 ноября 1941 года. Меня крестили Рэндольфом Питером.
Мою мать звали Моной; помнится, лет с одиннадцати я начал называть ее «Мо». [1] Вскоре она для всех стала Мо. Это была маленькая потрясающая, чудная женщина, которая помогла мне выбрать свой собственный жизненный путь и которая всегда была рядом со мной, была моей опорой, подбадривала и поддерживала меня в хорошие и в трудные времена.
В самом конце войны мы все возвратились в Великобританию на борту корабля «Георгик». Среди пассажиров находились генерал (будущий маршал) Сэр Уильям Слим, победитель при Бирме, и части 14-й армейской дивизии, знаменитые «Шиндиты». Мы прибыли в Ливерпуль к новому, 1945-му, году. Это было незабываемое путешествие, корабль крутило в волнах 10-балльной силы. Мой брат Рори, родившийся в 1944 году, начал ходить. Поскольку он прошел очень много для своего возраста, вцепившись в меня, я прозвал его «морским пехотинцем».
1
«Мо» вместо «ма», что является обычным сокращением от «mother». — здесь и далее прим. пер.
По приезде домой в Мерсисайд папа опять вернулся на ринг, чтобы организовывать новые великие бои. В течение двух первых лет мы жили в городской квартире на Кэйзи Стрит, но нашим первым настоящим домом стала новая постройка в Вест-Дерби. Это было наше последнее переселение, перед тем как мы обосновались на Хэйменс Грин, где дом № 8 располагался в глубине улицы за солидной стеной.
Мальчиком я сменил несколько школ, прежде чем поступить в Ливерпульский колледжиат на Шоу Стрит. В пятнадцать лет я получил аттестат о среднем образовании и подумывал о том, чтобы продолжить обучение. Я полагал, что высшее образование как нельзя лучше сочетается с положением семьи из среднего класса. Все это было так до тех пор, пока не появилась «Касба».
Мне было около шестнадцати, когда возникла эта идея. Все начиналось вполне банально, в то время как я снова очутился в школе. Как большинство ребят, я часто возвращался домой в сопровождении приятелей, и в то время все наши интересы вертелись вокруг зарождающегося мира поп-музыки. Она возникла в середине пятидесятых, и стала настоящей революцией молодежи всего мира, и особенно Великобритании, благодаря скиффлу и рок'н'роллу. Во всех странах тысячи молодых людей создавали группы в три-четыре человека, чтобы попробовать играть свою собственную музыку с неизменными гитарами, купленными за гроши, и часто еще со случайными инструментами вроде стиральных досок и коробок из-под чая; в качестве грифа к ним приделывали ручку от швабры с веревкой, которую отчаянно щипали, безуспешно пытаясь извлечь из нее звуки контрабаса.
Нашими первыми идолами были Билл Хэйли с его завитой прядью волос, спускавшейся на лоб, которому аккомпанировали веселые молодцы «Кометс», Лонни Донеган, чисто британская продукция, и, конечно, Элвис Пресли. Мы, в Ливерпуле, предпочитали скорее более оригинальных артистов — таких, как Чак Берри и Литтл Ричард, которые по большей части выдавали рок фантастической глубины. Однако я очень любил и новых исполнителей — Джерри Ли Льюиса, Карла Перкинса, Дьюэна Эдди, так же как и Джина Винсента и зажигательного Эдди Кокрэна. Я успел увидеть их обоих на концерте в Ливерпуле как раз перед дорожной катастрофой, оборвавшей жизнь Эдди в 1960-м году по дороге в лондонский аэропорт, — в самом конце его британских гастролей.
Мы с приятелями возвращались из школы бегом, чтобы послушать диски, и Мо в своей безграничной мудрости решила, что подвал будет лучшим местом для банды мальчишек, которые хотели пошуметь, — в доме № 8 по Хэйменс Грин все от нас глохли. Этот подвал состоял из семи сообщающихся помещений. Логично, что он привлекал не только одну нашу компанию, которая отправлялась туда как в тинэйджерский рай, лазейку из мира взрослых, осуждавших рок'н'ролл, предпочитая ему более «серьезных» исполнителей баллад, вроде Перри Комо и Гая Митчелла или Дорис Дэй и Розмари Клуни.
И вот, у Мо возникла грандиозная идея. Почему бы не превратить этот подвал в клуб? Наподобие тех кафе в Лондонском Сохо, о которых она слышала, будто будущие рокеры стекаются туда изо всех уголков страны. Он стал бы просто местом встреч молодежи из центра Ливерпуля, не говоря уж о близлежащих предместьях. Это был прямо-таки подарок небес, и мы все приняли его с энтузиазмом.
Мо вспоминает об этих днях:
— В то время мой дом стал похож на вокзал, — говорит она, — вечно кто-то приходил. Моей первой мыслью было сделать маленький клуб, предназначенный исключительно для Питера и его друзей, чтобы положить конец их хождениям туда-сюда по дому. Но человек предполагает, а Бог располагает, и через несколько дней молодые люди, по большей части незнакомые, стали стучаться в дверь и просить зачислить их в члены клуба. Еще не бывало такого ажиотажа вокруг клуба, который даже не успел открыться.
Мало-помалу идея и энтузиазм приобретали размах. Вскоре результатом гениального замысла Мо явился клуб в две тысячи членов, но всем нам, включая снующих по дому друзей, пришлось работать в поте лица в течение примерно 6 месяцев, прежде чем мы смогли наконец открыть двери нетерпеливым молодым людям, горевшим желанием прийти.
Нужно было сломать стены, нанести литры краски, сколотить бар и мебель и установить музыкальный автомат.
Вот как Мо говорила об этом:
— Я никогда раньше не занималась такими делами, никогда не бывала в барах Сохо, и, конечно, никогда не предполагала, что эта затея приобретет такую важность. Все работы выполнялись друзьями Питера на добровольных началах. Их было приблизительно с десяток; начинали после обеда и не возвращались до половины десятого вечера. В выходные они прерывались только для того, чтобы поесть, и я их поила чаем или кофе, — кто что хотел. Они были просто великолепны. Отец Питера подбадривал меня: «Если ты решила сделать клуб, — делай.» Он с самого начала верил в мою затею. Ни разу в течение этих шести напряженных месяцев я не пожалела о той громадной работе, которую пришлось проделать, чтобы превратить часть моего дома в молодежный клуб. Там царила атмосфера радости и счастья.