Джон Найтингейл. Страницы из дорожного блокнота

Страница первая.

Дом за холмом.

Весна залечивает раны, весна несет обновление и пробуждает в душах самые нежные чувства, но, вопреки всему, сердце мое было безраздельно отдано одной только осени с ее возвышенной грустью, багряными листьями и неповторимым запахом умирающего тепла. Я любил осень, потому что она была такой же унылой, как и моя жизнь.

Опекаемый заботливыми родственниками и немногочисленными друзьями, я ни на минуту не оставался в одиночестве, разве что на утренней прогулке по пустоши, куда мне удавалось ускользнуть до того, как проснется

Больше года прошло с событий, самым прискорбным образом сказавшихся на моем душевном здравии. Из Дании прибыла моя старшая сестра Кристина, что стало для мамы настоящим сюрпризом, а младшая Маргарет отказалась перебираться в Лондон на первый в ее жизни сезон. Однако же я не мог наслаждаться столь трогательным вниманием, ибо знал, как мой скорбный вид ранит сердца дорогих мне людей, и в первую же декаду сентября принял твердое решение отправиться в путешествие. Погожим утром пятнадцатого сентября мой поезд со свистом покинул платформу, плюясь в небо сизым дымом. Я откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза. Колеса стучали, и мне вдруг стало так легко, как, я полагал, уже никогда не будет.

Эта запись, сделанная мною много позже описанных в ней событий, явственно свидетельствует осведомленному читателю о том, что путешествие мое не обошлось без приключений весьма необычного свойства.

По-летнему зеленые просторы Северной Ирландии напоминали мне колдовские глаза леди Эрин Честертон, недаром она была тезкой своей же страны*. Остановился я в добротном постоялом дворе на десять комнат, четыре из которых были свободны. Выбирая маршрут, я не руководствовался какими бы то ни было принципами, подчиняясь лишь интуиции и расписанию поездов. Виды Англии осточертели мне быстро, но вместе с тем на дальние переезды я был пока что не готов. Прогуливаясь неподалеку от гостиницы, я совершил невероятное и очень приятное открытие — на покрытом редким леском холме притаился разрушенный монастырь. С тех пор как я его увидел, меня тянуло к нему точно магнитом. Я часами любовался обрушенными серыми стенами, увитыми ползучими растениями, гулял кривыми коридорами по земляному полу и заглядывал в пустые кельи, залитые светом, сочащимся сквозь обвалившуюся крышу. Уцелела лишь колокольня, строго нависшая над руинами подобно монаху-аскету или осуждающему персту. Только колокола не было.

Раз, отдыхая на плоском, нагретом солнцем камне, я задремал и проснулся с последними лучами заката. Заметно похолодало, и я зябко запахнул плащ. Воздух пах легким морозцем, срывая с губ облачка пара. Я никогда ранее не замечал, как быстро темнеет в здешних местах — развалины, со всех сторон окруженные хвойными деревьями, погрузились в густой сумрак. Над головой моей, едва не сбив котелок, пронеслась огромная птица, смутно похожая на сову, очень большую сову, насколько я мог судить. Я попятился и, споткнувшись обо что-то в темноте, повалился спиной на камни. Из-за облаков, по счастью, выглянул молодой месяц, и благодаря его робкому свету, мне удалось выбраться из ямы, в которую я угодил. Осторожно ступая, я побрел вокруг монастыря в поисках незаметной тропинки, ведущей вниз, в долину, и, когда мне стало казаться, что конца моим поискам не предвидится, увидел пятно света ярдах в двадцати перед собой.

— Эй, простите, вы из "Зеленого холма"? — крикнул я наугад, чудом вспомнив название гостиницы, — Мне нужна помощь, я...

Свет приблизился и принял очертания черноволосой девушки в длинном кипельно-белом платье. Сияющее одеяние стелилось по камням такими идеальными складками, что даже промозглый осенний ветер не мог пошевелить их, будто это и не ткань вовсе, а мрамор. Я вгляделся в лицо красавицы и понял вдруг, что смотрю не на юную деву, а на древнюю старуху. Я помотал головой, прогоняя наваждение, и в тот же миг на меня накинулась проклятая сова, издававшая леденящий вой и царапающая кожу и одежду когтистыми лапами. Страх погнал меня прочь, не разбирая дороги, сквозь деревья и колючие кусты, вниз по крутому склону, пока я не упал и не скатился к подножию прямо на сырую жухлую траву. Оглушенный падением и бешеным стуком собственного сердца, я не сразу осознал, что меня больше никто не преследует.

Сумерки незаметно сменились ночью, и не осталось ни малейшего шанса самостоятельно отыскать гостиницу, что, вероятно, была где-то на другой стороне холмов. В былые времена сей факт вверг бы меня в уныние или даже панику, теперь же, приведя в порядок одежду и волосы, я неспешно побрел куда глаза глядели и очень скоро, не прошло и получаса, заметил светящиеся окна буквально в пятидесяти ярдах от того места, где я скатился с холма, видно, хозяева недавно вернулись и зажгли огонь. Судьба благоволила мне, и я набрел на фермерский домик с небольшим двором и коровником, если судить по доносящимся оттуда звукам.

— Кто там? — ответили на стук не слишком дружелюбным женским голосом с заметным акцентом.

— Простите... эээ, мадам, — заговорил я с ней учтиво, — Я припозднился и не могу отыскать в темноте свою гостиницу. Вы мне не поможете?

За дверью замолчали. Я приподнял ворот плаща, не защищающего от ночного холода. Во тьме перекрикивались невидимые птицы, и от их криков меня охватывала нервная дрожь.

— Заходите, быстро! — я протиснулся в узкую щель приоткрывшейся двери и поразился тому, с какой скоростью и сноровкой простоволосая хмурая женщина задвигала тяжелые засовы. Я счел нужным сразу же представиться:

— Меня зовут Джон Найтингейл. Я доктор.

Женщина скривилась и выплюнула презрительно:

— Англичанин.

— Да, я путешествую. Я был на руинах монастыря и...

— Монастыря? — перебила она, — Ar an cnoc?**

Я неуверенно кивнул. Женщина отшатнулась и побледнела:

— Вон! Вон из моего дома!

Я испугался такой странной реакции, но, по счастью, на крик вышел крепкий бородатый мужчина. С его появлением женщина присмирела:

— Двейн, это англичанин, он заблудился, но я сейчас укажу ему дорогу.

— Ты с ума сошла?! — прогремел хозяин, — Никто не выйдет за порог на ночь глядя, — он протянул мне здоровенную грубую ручищу работяги, — Двейн Уолш. Не обижайтесь на жену, мистер, она немного не в себе. Переночуете у нас, а утром мой старший сын отведет Вас в гостиницу.

За ужином я еще раз представился и объяснил ситуацию, в которую попал благодаря непроглядной тьме и собственной неосторожности. Эдна Уолш не вступала в разговор, демонстрируя презрение к англичанину. Я не мог осуждать ее за это, зная, какие отношения сложились между нашими народами. Возможно, кто-то из ее предков воевал с "захватчиками", хотя, стоит отметить, это вопрос весьма спорный.

За столом по правую руку от отца сидел длинный нескладный подросток лет пятнадцати, в скором будущем обещавший превратиться в красивого статного юношу. Отголоски будущей красоты я видел в густых темных бровях мальчика, в блеске умных глаз и в волосах, отливающих медью.

Трапеза была скромной, но более чем сытной, однако мирное течение ужина постоянно прерывалось сухим страдальческим кашлем, доносящимся откуда-то из глубин дома.

— Простите, — обратился я к сосредоточенно жующему Двейну, — Если кому-то требуется помощь доктора, то я с превеликим удовольствием ее окажу.