Джуна. Одиночество солнца
Шрифт:
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем, Джуна, человеку жить долго?
– А ты разве не хочешь жить долго?
– Нет. Мне интересно, что там между жизнью и смертью. Тибетская книга мертвых говорит, и Египетская книга мертвых говорит, что смерть – великий шанс!
– Ты глупая женщина! Жизнь – это великий шанс!
– И жизнь. И смерть. И любовь… В космосе летать понравилось?
– Я каждый день могу летать и без всего этого. Так удобнее. Ты же мне не запретишь!
– Кто же тебе запретит?! Только не летай на людях. Убьют!
Эти ее заявления о космосе можно было бы списать на выдумку, или на ее, как
Но каждый раз историю о космосе она начинала шепотом, прикладывая указательный палец к губам. И обязательно показывала все пять пальцев, при этом говоря:
– Пять дней! Пять я была в космосе! Меня изучали, как организм мой – сможет ли там лечить? Сможет!
Не знаю почему, но я ей верила. И когда центральное телевидение пригласило ее на какую-то скандальную передачу и против нее ополчились люди. И какой-то военный начал ее обвинять, что ее заявления смешны и преступны, что путь от лейтенанта до генерала надо пройти через звания майора и так далее, и что якобы Джуна присвоила себе звание генерала и ордена не заслуженно, и все незаслуженно. Джуна, я знаю, чувствовала себя очень плохо. И ноги ее ходили с трудом. И спина у нее болела. И она наверняка наглоталась перед съемками феназепама, чтобы казаться как можно более спокойной. Джуна просто вспыхнула от обиды. Она ведь всю жизнь отказывалась и от званий, и от наград. Люди сами высыпали на нее удостоверения, дипломы, звания, ордена, подарки…
Я, сидя у экрана, негодовала. Если бы была рядом, расцарапала бы негодяю лицо. А она вдруг совершенно спокойно произнесла:
– Подойдите ко мне, я скажу вам по секрету, это правительственная тайна!
И она прошептала ему на ухо то, что я прочла по губам:
– Я пять дней была в космосе!
Тот военный сильно смутился. И замолчал на весь остаток скандальной передачи.
Джуна и Чернобыль 26 апреля 1986 года
А еще она рассказывала, как ее незамедлительно доставили в зону поражения.
– Народ еще не знал о масштабности беды. А нас уже через час привезли на территорию катастрофы с черепами на столбах. Чернобыль – это смерть на смерти. Ни один у реактора не выжил. Я выжила. Я спасала сотни и сотни людей с утра и до вечера. Мне помогали. Ребята помогали. Я до этого вообще не пила. Ты знаешь. Я не пью ни водку, ни шампанское. Я теперь пью только виски. Потому что там, в Чернобыле, сильную радиацию можно было нейтрализовать лишь чистым спиртом. Мне давали стакан спирта. Я пила. И шла к больным. Стакана хватало на два часа. Потом – опять! Приборы зашкаливали, Света! И я не умерла. Мы сутками, неделями не спали, спасали детей. И женщин. И стариков. И взрослых мужчин. Мы столько спасли народу! Об этом никогда и никто не напишет. Это все были правительственные тайны. Кому они нужны? Лживую статистику, которую потом опубликовали в официальных данных, давно выбросили на помойку!
– Прямо
Джуна неожиданно рассвирепела:
– Ненавижу Булгакова! Он демонист! В его комнате зеркало было, через которое он за влюбленными парами подсматривал, извращенец. Он умер от сифилиса… Его Маргарита – трусливая ведьма! Дождалась, что стала невидимой, и пианино чужое топором изрубила, людей ни в чем не повинных затопила. А так по морде слабо дать? Слабо?
– Значит, говоришь, спирт нейтрализует радиацию? – не обращая внимания на ее очередной энергетический срыв, спросила я.
– Да! – мгновенно успокоившись, ответила Джуна и дала бесценный совет. – Ты держи всегда в холодильнике пару бутылок водки. На всякий случай. Вдруг пригодится!
«Мой грех – я сделала перестройку»
Не спасет запоздалый крик,
Не разгонит пучины тьму, —
Как «Титаник», страна-материк
Накренилась, задрав корму.
Иногда Джуна напоминала мне белую кобру, лишенную ядовитого зуба, сидящую на своих сокровищах, накопленных за жизнь восточными ракшасами.
Душа моя не всегда сразу определяла, какую роль в своей жизни отводит она ей.
– Я же ничего плохого не делаю, Света, – порою превращалась Джуна в кающуюся грешницу, возводя меня, соответственно, в сан принимающего покаяния, – у меня есть только один грех, в котором я хочу покаяться. Я сделала перестройку…
Она рассказывала это только раз. Слуги в тот день отсутствовали. Вики прилежно посматривал то на нее, то на меня, наверное, удивляясь. Джуна пыталась мне угодить. И это было очевидно. Она сама «колдовала на кухне», немного ворча, что ее «эти негодяи снова оставили без кусочка хлеба». Однако хлеб тут же находился, нарезался и выставлялся на стол. За ним – подогретые тушеные овощи, хачапури, нарезки колбасы и мраморного мяса. Клубника не в сезон…
Джуна таинственно молчала. А я не спрашивала, заинтригованная началом разговора.
– Я знала, чем это кончится. Но у меня был маленький сын. Понимаешь, Света?
Я кивнула.
– Ешь! – сделала она глаза угрожающими, не терпящими возражения, и сразу же они стали мягкими и лукавыми. – Покушай, я тебя прошу, я сама тебе налью чаю. С лимоном?
Я терпеть не могу чай с лимоном. Но кивнула, чтобы Джуна лишний раз не тратила энергию на уговоры, как делала всегда. С нею проще было согласиться, чем полчаса объяснять, почему мне нельзя лимон…
Убедившись в том, что я жую, она тоже положила в свою тарелочку несколько кусочков овощей. Но не притронулась. Ее кофе тоже безнадежно остывал. Джуна говорила медленно и таинственно, пытаясь вспомнить что-то важное. Возможно, ей не все удавалось.
– Я почувствовала, я вовремя увидела, чем это грозит стране. Державе. Каждому человеку. Я поняла это раньше, чем Сережка Есенин, которого повесили в «Англетере». Он ведь тоже понял все тогда. За это и утюгом по лбу получил… и в гробу лежал с раной вот здесь…