Джура
Шрифт:
Усталый Тэке, спрятавшись за камнями, яростно лаял, подзывая Джуру. Но ползли уже вечерние тени, а Джура все ещё неподвижно лежал на камнях.
III
Джура очнулся в луже крови. Хотел приподняться, но не было сил, и он снова со стоном повалился на землю. Тэке суетился возле него и языком слизывал кровь.
— Умру… — прошептал Джура.
Истощенный погоней и обессиленный потерей крови, он лежал без движения.
Синие тени наполняли долину. Поднималась луна. Вспомнив дневные видения, Джура решил, что все ему только померещилось. Но, протянув руку, он нащупал винтовку. Умереть! Умереть, не выполнив клятвы! Для этого ли он приносил в жертву «раздельнокопытного, с запахом мускуса»! Что же с ним случилось? Как мог он хоть на мгновение забыть о близком враге? Кто же его обманул и отвлек? Принеся в жертву целого козла, не взяв ни куска, Джура сознательно обрекал себя на голод. Второй раз он не мог выстрелить: звук выстрела мог насторожить преследуемых.
— Я просил помочь мне, — шептал Джура запекшимися губами, — но ты поступил как обманщик. Кто же ты и где? Убей же меня сейчас, если можешь…
Луна смотрела в глаза Джуры, и он уже не мог оторвать от неё взгляда.
— Лунная баба, смотри на меня и считай ресницы. Я не боюсь смотреть на тебя…
Безмолвно стояли горы. Джура удивился их высоте. — И никто не помогал мне перейти, — шептал он, — мои ноги сделали это. И мои руки сделали это, и глаза, и сердце. Все сделал я сам. Надо было просто съесть белого козла. Это придало бы силы и рукам, и ногам, и глазам. А я отдал все мясо духам, понадеялся на них, обессилел — и вот… На охоте я верил в твердость Своей руки, и в меткость Своего глаза, и в силу Своих ног, и в крепость Своего сердца и не полагался на духов. Зачем же я изменил себе? Разве это была не та же охота? Вся жизнь мужчины подобна охоте, но я ещё не стал в ней Чонмергеном — Великим Охотником. Кто на что-нибудь годен, тот и в пятнадцать лет мужчина, а кто ни на что не годен, тот и в сорок лет дитя!
Тэке, подняв свою большую голову, похожую на медвежью, выл на луну. «Вот и Тэке чувствует, что я умру», — подумал Джура, впадая в забытье.
Прошло несколько часов. Джура очнулся от свирепого лая Тэке. Возле него стояли люди и что-то говорили. Кто-то поднял его. «Басмачи», — подумал Джура и опять потерял сознание.
ОТОРОПЕВШАЯ УТКА И ХВОСТОМ НЫРЯЕТ
I
Убегая от Джуры, Кучак надеялся, что снег и ветер заметут его следы. Но снег шел недолго: едва Кучак добрался до источника Голубая Вода, как ветер стих, тучи разошлись и в небе показались яркие звезды. Он боялся идти по свежей пороше, на которой ясно отпечатывались следы, решил переждать день, а с наступлением темноты идти дальше на восток, откуда прибывали в кишлак купцы и где, по-видимому, была та сытая, сказочная жизнь, которую так красочно воспевали старинные песни.
Много этих песен, сказаний и легенд знал Кучак наизусть со слов матери. В тяжелые минуты он пел песни о счастливой жизни, и ему становилось легче. Он всегда мечтал о такой земле, где никто ничего не делает, где много едят, спят, не работают и все делается само собой.
Кучак и раньше видел золото. После изнурительного труда в ледяной воде этот желтый, добытый им песок казался невзрачным. Жадный аксакал тотчас же уносил его к себе в кибитку. Став обладателем богатств, Кучак сразу утратил былую беспечность и добродушие. Он каждую минуту думал о том, как бы не потерять его. Мысль о Джуре приводила его в ужас. Он думал о том, что Джура не простит ему бегства и жестоко расправится с ним при встрече. Рассветало.
Кучак забился в углубление под скалой возле источника Голубая Вода и весь день просидел, дрожа от страха и холода: он боялся, как бы Джура не заметил его издалека. Вечером, когда уже начало темнеть, Кучак решился выйти.
Он с трудом расправил затекшие руки и ноги, но сразу же испуганно спрятался назад, под скалу: он увидел невдалеке Одноухую — собаку Зейнеб. «Собака не будет бродить одна, — подумал Кучак. — Я пропал!»
Одноухая, почуяв запах вяленого мяса, насторожилась, подбежала к скале и увидела Кучака. Остановившись перед ним, она жалобно повизгивала, выпрашивая мясо. Кучак бросил в неё камнем. Одноухая не убежала. Вспотев от страха при мысли, что собака приведет Джуру, Кучак поманил её кусочком мяса, затем привязал за шею своим поясом и втянул под скалу.
Он хотел убить Одноухую, чтобы она не выдала его своим визгом, но в это время начали кричать филины. Кучак верил в примету, что своим криком филины отгоняют альбестов и джиннов, предупреждая путников об опасности. Помня слова аксакала, что в это время надо притаиться и молчать, чтобы не навлечь их гнева, Кучак решил переждать ночь.
Но следующий день был теплый, солнце светило ярко. Кучак подобрел и решил взять собаку с собой на восток. «В дороге пригодится как сторож», — решил он.
Кучак вел собаку на поводке, но, убедившись, что она не думает убегать, снял веревку. Одноухая побежала вперед, часто оглядываясь. Кучак успокоился: когда собака бежит впереди и оглядывается на человека — значит, она считает его своим хозяином. Кучак шел по берегу реки, прячась за камнями, все дальше на юго-восток, где сверкали на солнце снега перевала. Кучак промок и озяб, но разводить костер боялся: дым мог привлечь внимание Джуры. По ночам он забивался в щели скал и дрожал от холода и страха, с нетерпением ожидая рассвета. Перебравшись через снежный перевал на плоскогорье, Кучак собрал сухой полыни и разложил большой костер. Он решил, что Джура уже далеко. С наслаждением вдыхал он горький дым и грелся у огня. Просушив одежду, он вынул из курджума большой кусок мяса, нашпиговал его салом и положил в горячую золу на два плоских раскаленных камня.
В ожидании, пока изжарится мясо, Кучак задремал.
Он вполне доверился сидевшей напротив Одноухой, которая лаем известила бы его об опасности. Неожиданный удар по плечу и сердитый окрик разбудили его. Решив, что это Джура, Кучак, дрожа всем телом, бросился на колени, но, подняв голову, увидел много незнакомых людей.
Кучак протер глаза и быстро пересчитал их. «Семь человек», — подумал он и подавил вопль.
Самый толстый из незнакомцев (Кучак сразу же мысленно прозвал его Кабаном) спросил Кучака, как его имя и откуда он. — Я Кучак, иду издалека.
— Ты не мусульманин, — с одышкой сказал Кабан, — ты негостеприимен — не приглашаешь нас к огню.
Не успел Кучак ответить, как другой, худой и подвижный, которому он позже дал прозвище «Гадюка», подскочил к нему и пинком ноги отбросил его от костра.
— Пошел вон! — крикнул ему третий.
Все засмеялись и уселись вокруг костра.
Присев на корточки в сторонке, Кучак ежился от ночного холода, зевал и тер глаза.
К нему подошел худощавый мужчина, шумно втянул сквозь стиснутые зубы воздух и ласково заговорил. Перепуганный Кучак был рад, услышав приветливый голос. Он надеялся найти в этом человеке с черными глазами, скошенными к носу, доброжелателя и советчика. Незнакомец позвал Кучака вместе с собой собирать полынь для костра, и он с радостью согласился.
— Я Саид, проводник. А кто ты? Откуда идешь и зачем ты здесь? — Я? — переспросил Кучак, не зная, что сказать, и показал рукой назад.
— Из Ферганы? Бай? Спасаешь свою шкуру от суда и бежишь в Кашгарию?
— Тут, в горах, наш кишлак Мин-Архар… А я… я поссорился и ушел.
— Вот не знал, что в этих горах есть кишлак! А чем занимаешься? Контрабандой? Ну, ты брось из себя непонимающего строить! Меня не бойся. Сам такой. Ты, я вижу, человек незлобивый. Помогай мне, слушайся меня — и не пропадешь…