Джура
Шрифт:
Кучак даже переложил слова Ли на песню и пел её. — Ты что же, подговариваешь рабочих объявить забастовку? — однажды спросил Кучака надсмотрщик.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь? Твой взгляд гневен, и ты сердишься на меня. Я же говорил только о том, что нас надо лучше кормить. Работа очень тяжелая. От этой белой пыли, едкой, как перец, глаза сами плачут, а кашель разрывает грудь. Если меня не будут лучше кормить, я умру.
— Уходи или умирай, а наш хозяин не увеличит плату, — угрюмо сказал надсмотрщик. — Все требуют от нашего хозяина денег: и рабочие, и хозяин горы — за камни известняка, и хозяин топлива, и хозяин
— Кто это выдумал брать за камни деньги?! — воскликнул Кучак. — Этого быть не может! За камни?! — снова воскликнул он. — А ты не врешь? Зачем ты обманываешь бедного киргиза?… Нет, нет, меня не проведешь!
Надсмотрщик был удивлен наивностью Кучака. А Кучак, гордясь своей осведомленностью, поучал надсмотрщика:
— Если вы платите хозяину горы за камни, то он вас просто околдовал. В моем кишлаке горы в сто раз больше и богаче. Есть там и камни, которые горят, есть и соль, и золотой песок. Надо — бери сколько хочешь, и все бесплатно. Я не вру!
— Это где же так? — спросил надсмотрщик и, узнав, что это «у нас» на Памире, задал такую взбучку «красному агитатору», что Кучак еле унес ноги.
Кучак шел на север.
«Как странно устроен мир! — удивлялся Кучак. — Честные люди бедствуют, а богачи не имеют ни стыда, ни совести». В предместье города, где останавливалось много верблюдов и лошадей, он, как и другие, пробовал собирать навоз и торговать им. Но и здесь ему не повезло. Его прогоняли собственники домов, подбиравшие навоз для своих садов, а на улицах опережали мальчишки. Удобрение ценилось очень дорого, и за человеком, пошедшим по своей нужде, сразу следовал мальчишка-сборщик… Получая гроши от скупщика удобрений, Кучак покупал зерна кукурузы и проса и ел их сырыми.
Как-то он попробовал попросить милостыню. Ему подали раз-другой. В этот день Кучак впервые за долгое время наелся досыта и на другой день ещё затемно вышел просить на базар. Неожиданно его окружили нищие и побили. От них Кучак узнал, что улицы и кварталы распределены между общинами нищих и никто не имеет права просить без разрешения старшины нищих Чера, которому каждый должен отдавать две трети милостыни и выполнять все его поручения. Нищие окружили Кучака плотным кольцом и повели его к Черу. Злобный старикашка Чер сидел в чайхане. Узнав, в чем дело, он долго ругал Кучака, приказал обыскать его и отобрать последние медяки. Кучака пугал пытливый взгляд маленьких хитрых глазок Чера. Кучак уже научился не доверять людям и поскорее выскользнул за дверь.
И потянулись длинной чередой голодные и сытые дни. И голодных дней было больше. Ой, как их было много, и они походили один на другой, как близнецы. И чего только не перепробовал Кучак, чтобы добывать пропитание! Он вставал с мыслью о еде и ложился спать с той же мыслью. По бедности и чтобы избежать любопытных взглядов в чайхане, Кучак спал под открытым небом. Велико же было недоумение, а затем и негодование Кучака, когда собственник земли потребовал с него налог «канум пулу» за спанье под открытым небом. Громко кляня собственника за жадность, Кучак удалился в твердой уверенности, что бедняк не поступил бы так. Вот тогда-то Кучака и осенила удивительная догадка. В этой стране земельных собственников не существовало одинаковой справедливости для всех, было как бы две правды: правда имущих и правда неимущих, правда сытых богачей и правда голодных бедняков.
Обуреваемый мыслями, Кучак не мог больше молчать о таком потрясающем открытии, и он громко запел. В первом же кишлаке он запел об этом на базаре и заработал проклятия и побои от богатых и подаяние от бедных. Богатые прогнали Кучака с базара. Все можно претерпеть, было бы ради чего терпеть. Все можно превозмочь, была бы цель. Но чего добивался он, Кучак? Без родины, без друзей, без семьи, без денег, без надежды на лучшее, предоставленный самому себе, преследуемый, он потерял все, что имел, и даже веру в себя.
Что же делать? При этой мысли глаза Кучака, помимо его воли, обращались в сторону памирских вершин, но воспоминание о Джуре заставляло опускать взор. Нет, не простит Джура бегства, не поймет, и тяжко покарает… Но Джура далеко, а Кипчакбай здесь, рядом. Этому басмачу из басмачей мало захваченного золота, мало того, что Кучак чуть не умер под их пытками. Ему подавай жизнь Кучака. Кучак уже не смог бы выкупить её золотом. И Кучак стремился стать совсем-совсем незаметным. Он обходил поселки, а если и вынужден был проходить по улицам, то шел в тени оград, прятался от прохожих за проезжавшими арбами и ни с кем не заговаривал. Страх гнал его от людей. Страх отгонял сон. Страх преследовал его. Недаром говорится, что храбрый умирает один раз, а трус — тысячу раз.
И Кучак решил уйти от людей в горы, уединиться и жить спокойно. Уж чего-чего, а голубей, водившихся во множестве, он добудет для пропитания силками. И кремень с кресалом, чтобы разжечь трут, у него есть. И руки, и шило, и иголка с ниткой есть. И посуда для варки пищи тоже есть.
Главное, переждать, пока Кипчакбай утихомирится, а там будет видно. Что именно будет видно, Кучак и сам толком не знал. Но ведь именно к тому, чтобы переждать, стремился Саид, направляясь с ним в далекий Чижган.
Кучак не любил одиночества и с тоской думал о том, до каких пор ему придется жить одному и что ждет его в будущем. Ибо, как говорит древняя пословица, слепой не забывает того времени, когда он видел, а безногий — когда ходил.
Часть третья
ДЖУРА ВСТРЕЧАЕТ ДРУЗЕЙ
I
Всхолмленное высокогорное плато потянулось южнее Заалайского хребта. Не видно на нем ни плодородных садов, ни лесов, ни кустарников. Куда ни глянешь — всюду камни; только кое-где между ними торчат сухие стебли полыни да небольшие кустики чия. Все здесь окрашено в серовато-желтый цвет: и камни, и земля, и крепость у Заалайского хребта.
Много осад выдержала древняя крепость, и долго ещё она простоит. Толстые зубчатые стены её для прочности были построены из глины пополам с цементировавшей её ячменной мукой. Над башней на шесте трепещет красный флаг. Частые бури разорвали его на длинные полосы, и при сильном, порывистом ветре они щелкают, как бичи.