Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
В полночь кареты прибыли в Сен-Дизье. Жильбер надеялся, что именно там остановятся на ночлег, – ведь он пробежал шестнадцать миль за двенадцать часов.
Он сел на обочине дороги.
Оказалось, что в Сен-Дизье остановились, чтобы переменить лошадей. Жильбер услышал звон бубенцов. Кареты знатных путешественников стремительно удалялись, окруженные факелами и цветами.
Жильберу пришлось собрать все свое мужество. Невероятным усилием воли он вновь поднялся на ноги, забыв о том, что несколько минут тому назад ноги не слушались его.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, – можете продолжать! Я сейчас тоже остановлюсь в Сен-Дизье, куплю хлеба и кусок сала, выпью стакан вина; я истрачу всего пять су, но на эти деньги я подкреплюсь лучше, чем господа.
Жильбер произнес это слово с пафосом.
Жильбер прибыл в Сен-Дизье, когда там закрывали ставни и двери домов, так как эскорт уже проехал.
Философ заметил приличный постоялый двор служанки были нарядно одеты, слуги расхаживали с бутоньерками, – и это в час ночи!
В больших фаянсовых блюдах, расписанных цветочками, было подано жаркое из птицы – проголодавшиеся путешественники отведали его.
Жильбер решительно вошел в большую залу, когда уже закрывали ставни. Ему пришлось отправиться на кухню.
Хозяйка постоялого двора наблюдала за происходившим и подсчитывала выручку.
– Простите, сударыня, – обратился к ней Жильбер, – дайте мне, пожалуйста, кусок хлеба и ветчины.
– Ветчины нет, дружок, – ответила хозяйка. – Хотите цыпленка?
– Да нет же, я попросил ветчины, потому что я ветчины хочу; я не люблю цыплят.
– Очень жаль, дружок, – сказала хозяйка, – ничего другого нет. Поверьте, – добавила она с улыбкой, – цыпленок обойдется вам не дороже ветчины. Возьмите половина или целого за десять су, он вам пригодится завтра. Мы думали, что ее высочество остановится у господина Бальи, а нам придется кормить свиту. Но кортеж не остановился, и теперь все пропадет.
Читатель может подумать, что Жильбер не мог упустить случай плотно поужинать, да и хозяйка была хороша собой. Значит, вы совсем не поняли его характера.
– Спасибо, – сказал он, – я удовлетворюсь более скромной едой, я не принц, но и не лакей.
– Ну тогда я вас угощаю, мой милый Артабан, – продолжала хозяйка, – Бог с вами.
– Я не нищий, моя милая, – сказал Жильбер, чувствуя себя униженным, – и могу заплатить.
Чтобы подкрепить свои слова делом, он с важным видом засунул руку глубоко в карман.
Напрасно Жильбер перерыл глубокий карман – он нашел там только лист бумаги, в которую была завернута монета достоинством в шесть ливров. Жильбер побледнел. Монета прорвала истертую бумагу, завалилась за еще крепкую подкладку кармана и проскочила через подвязку.
Дело в том, что Жильбер ослабил подвязки, чтобы они не стесняли его во время бега.
Монета, должно быть, лежала на берегу ручья, которым любовалась Андре.
Вода, которую Жильбер зачерпнул из этого ручья, обошлась ему в шесть франков. Когда Диоген философствовал о никчемности деревянной посуды, у него не было монеты, которая протерла бы карман и выпала на дорогу.
Хозяйка разволновалась, заметив, как Жильбер побледнел и задрожал от стыда. Другая на ее месте торжествовала бы, оттого что гордыня наказана, а она страдала за него, видя, что он находит в себе силы не терять присутствия духа.
– Послушайте, дитя мое! Поужинайте и заночуйте у нас, – предложила она, – а завтра снова отправитесь в путь, если это необходимо.
– Да, да! Необходимо, но только не завтра, а сейчас.
Ничего больше не слушая, он, схватив пакет, выбежал из дома, чтобы скрыть в ночном мраке стыд и душевную боль.
На постоялом дворе ставни закрыли. В деревне погасли последние огни, и даже уставшие за день собаки затихли.
Жильбер был совсем одинок, насколько может быть одинок человек, только что потерявший последнюю монету, единственную, которой он когда-либо обладал.
Вокруг была беспросветная тьма. Что ему было делать? Он колебался. Вернуться назад в поисках монеты, значит заранее обречь себя на бесплодные поиски; кроме того, он тогда уже не сможет догнать карету.
Жильбер решил продолжать путь, но едва он пробежал милю, как его опять стал мучить голод. На время заглушенный душевной болью, голод проснулся с новой силой, как только Жильбер ускорил шаг.
А вскоре дала о себе знать верная спутница голода – усталость. Жильбер сделал над собой невероятное усилие, и ему опять удалось догнать вереницу карет. Но, казалось, все было против него. Кареты останавливались для того, чтобы переменить лошадей; к тому же все происходило так быстро, что во время первой остановки бедный путник смог отдохнуть всего несколько минут.
И все-таки он продолжал бежать. Занималась заря. Солнце над широкой полосой облаков всходило во всем своем блеске и величии. Ожидался один из жарких дней, как это бывает месяца за два до наступления лета. Сможет ли Жильбер вынести полуденный зной?
На какое-то мгновение самолюбие Жильбера успокоилось при мысли, что лошади, люди и сам Господь Бог объединились против него. Подобно Аяксу, он погрозил небу кулаком, однако не повторил вслед за ним: «Я убегу, и боги мне не помеха», потому что знал «Одиссею» хуже, чем «Общественный договор».
Как он и ожидал, наступил момент, когда он понял, что ему не хватит сил, что положение его плачевно. Гордость бросала вызов усталости. Подгоняемый отчаянием, Жильбер напряг последние силы и настиг вереницу карет, которая скрылась вдали; он видел теперь кареты как сквозь кровавую пелену Стук колес отдавался у него в висках. С открытым ртом, с прилипшей ко лбу прядью волос, он походил на механизм, движения которого были более резкими и четкими, чем у человека. Он пробежал около двадцати двух миль. Уставшие ноги его не слушались, глаза заслонила пелена; ему казалось, что земля уходит у него из-под ног, он хотел крикнуть, но не смог, хотел устоять на ногах, так как чувствовал, что вот-вот упадет, но лишь беспомощно взмахнул руками.
Гневные крики, которые вырвались у него из груди, свидетельствовали о том, что голос к нему вернулся. Жильбер посмотрел туда, где, по его мнению, должен был находиться Париж, и обрушил ужасные проклятья на тех, кто отнял у него силы и отвагу.
Он схватился за голову, завертелся волчком и рухнул посреди дороги, утешая себя мыслью, что, подобно античному герою, боролся до конца.
Падая, он все еще бросал угрожающие взгляды и сжимал кулаки.
Глаза его закрылись, мышцы ослабли: он потерял сознание.