Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
– Ты, верно, не видел ее лица, герцог?
– Я-то? Именно на него я и смотрел.
– Раз ты ее видел, ты должен был заметить странное сходство!..
– С кем?
– С… Угадай, попробуй!.. Полите сюда, Николь. Николь явилась на зов. Как истинная служанка, она подслушивала под дверью.
Герцог взял ее за руки и притянул к себе, зажав между ног ее колени, однако бесцеремонный взгляд большого вельможи и распутника нисколько ее не смутил, она ни на секунду не потеряла самообладания.
– Да, – сказал он, – да, она в самом деле похожа, это верно.
– Ты знаешь, на кого, и, значит, понимаешь, что нельзя рисковать благополучием нашей семьи из-за такого нелепого стечения обстоятельств. Разве приятно будет самой прославленной даме в Европе убедиться в том, что она похожа на мадмуазель Николь-Дырявый-Чулок?
– Да точно ли этот Дырявый-Чулок похож на самую прославленную даму? – ядовито заговорила Николь, освобождаясь из рук герцога, чтобы возразить барону де Таверне. – Неужели у прославленной дамы такие же округлые плечики, живой взгляд, полненькие ножки и пухлые ручки, как у Дырявого-Чулка? В любом случае, господин барон, – в гневе закончила она, – я не могу поверить, что вы меня до такой степени низко цените.
Николь раскраснелась от гнева, и это ее очень красило. Герцог снова схватил ее за руки, опять зажал ее колени меж ног и посмотрел на нее ласково и многообещающе.
– Барон! – заговорил он. – Николь, разумеется, нет равных при дворе – так я, во всяком случае, думаю. Ну а что касается прославленной дамы, с которой, признаюсь, у нее есть обманчивое сходство, тут мы свое самолюбие спрячем… У вас светлые волосы восхитительного оттенка, мадмуазель Николь. У вас царственные очертания бровей и носа. Ну что же, достаточно вам будет провести перед зеркалом четверть часа, и от недостатков, какие находит господин барон, не останется и следа. Николь, дитя мое, хотите отправиться в Трианон?
– О! – вскричала Николь; вся ее мечта выплеснулась в этом восклицании.
– Итак, вы поедете в Трианон, дорогая, и составите там свое счастье, не омрачая счастья других. Барон! Еще одно слово.
– Пожалуйста, дорогой герцог!
– Иди, прелестное дитя, оставь нас на минутку, – проговорил Ришелье.
Николь вышла. Герцог приблизился к барону.
– Я потому так тороплю вас с посылкой камеристки для вашей дочери, – сказал он, – что это доставит удовольствие королю. Его величество не любит бедность, – напротив, ему приятно будет увидеть хорошенькое личико. Я так все это понимаю.
– Пусть Николь едет в Трианон, раз ты думаешь, что это может доставить королю удовольствие, – отвечал барон, загадочно улыбаясь.
– Ну, раз ты мне позволяешь, я беру ее с собой: она доедет в моей карете.
– Однако ее сходство с ее высочеством… Надо бы что-нибудь придумать, герцог.
– Я уже придумал. Это сходство исчезнет под руками Рафте в четверть часа. За это я тебе ручаюсь… Напиши записочку дочери, барон, объясни ей важность, которую ты придаешь тому, чтобы при ней была камеристка и чтобы ее звали Николь.
– Ты полагаешь, что ее непременно должны звать Николь?
– Да, я так думаю.
– И что другая Николь…
–..не сможет ее заменить на этом месте – почетном, как мне представляется.
– Я сию минуту напишу.
Барон написал письмо и вручил его Ришелье.
– А указания, герцог?
– Я дам их Николь. Она сообразительна? Барон улыбнулся.
– Ну так ты мне ее доверяешь?.. – спросил Ришелье.
– Еще бы! Это твое дело, герцог. Ты у меня ее попросил, я ее тебе вручаю. Делай с ней, что пожелаешь.
– Мадмуазель, следуйте за мной, – поднимаясь, проговорил герцог, – и поскорее.
Николь не заставила повторять это дважды. Не спросив согласия барона, она в пять минут собрала свои пожитки в небольшой узелок и, легко ступая, точно на крыльях, устремилась к карете, вспорхнула на облучок и уселась рядом с кучером его светлости.
Ришелье попрощался с другом, еще раз выслушав слова благодарности за услугу, оказанную им Филиппу де Таверне.
И ни слова об Андре: говорить о ней было излишне.
Глава 22.
МЕТАМОРФОЗЫ
Николь никогда еще не была так счастлива. Для нее уехать из Таверне в Париж было даже не так важно, как из Парижа – в Трианон.
Она была так любезна с кучером де Ришелье, что на следующее же утро о новой камеристке только и было разговору во всех каретных сараях и мало-мальски аристократических передних Версаля и Парижа.
Когда карета прибыла в особняк Гановер, де Ришелье взял служанку за руку и повел во второй этаж, где ожидал Рафте, аккуратно отвечавший от имени маршала на корреспонденцию.
Из всех занятий маршала война играла важнейшую роль, и Рафте стал, по крайней мере по части теории, таким знатоком военного искусства, что, живи Полиб и шевалье де Фолар в наши дни, они были бы счастливы получить одну из его памяток о фортификациях или маневрах: из-под пера Рафте каждую неделю выходили все новые и новые памятки.
Рафте был занят составлением плана кампании против англичан в Средиземном море, когда вошел маршал и сказал:
– Рафте, взгляни-ка на эту девочку! Рафте посмотрел на Николь.
– Очень мила, ваша светлость, – проговорил он, многозначительно подмигнув.
– Да, но ее сходство?.. Рафте, я имею в виду ее сходство!
– Э-э, верно. Ах, черт возьми!
– Ты заметил?
– Невероятно! Вот что ее погубит или, напротив, составит счастье.
– Сначала погубит, но мы наведем в этом деле порядок. Как видите, Рафте, у нее белокурые волосы. Да ведь это совсем нетрудно, правда?
– Нужно только перекрасить их в черный цвет, ваша светлость, – подхватил Рафте, взявший в привычку заканчивать мысли своего хозяина, а часто и думать за него.