Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
Ришелье насторожился, но не только оттого, что услышал от племянника.
– Так ты говоришь, что дорогая графиня питает ко мне нежные чувства? – повторил он – Я могу это доказать.
– Я не спорю, дорогой мой… Я и взял тебя тогда с собой, чтобы помочь выдвинуться. Ты моложе и, стало быть, сильнее; ты преуспеваешь – я терплю неудачу; это в порядке вещей, и, могу поклясться, я не понимаю, почему тебя мучают угрызения совести; если ты действовал в моих интересах, ты сто раз это уже доказал; если ты действовал против, что ж.., я отвечу тебе тем же… Так нужны ли нам объяснения?
– Дядюшка! По правде говоря…
– Ты просто младенец, герцог. У тебя прекрасное положение: пэр Франции, герцог, командующий королевскими рейтарами, через полтора месяца будешь министром, ты должен быть выше всяких мелочей; победителей не судят, дорогой мой. Вообрази.., я очень люблю притчи.., вообрази, что мы с тобой – два мула из басни… Однако что там за шум?
– Вам показалось, дядюшка. Продолжайте!
– Да нет же, я слышу, что во двор въехала карета.
– Дядюшка, не прерывайтесь, прошу вас! Ваш рассказ меня чрезвычайно интересует, я тоже люблю притчи.
– Так вот, дорогой мой, я хотел тебе сказать, что пока ты процветаешь, никто не посмеет ни в чем тебя упрекнуть; тебе не нужно опасаться завистников. Однако стоит тебе оступиться, споткнуться, и… Ах, черт возьми, вот тут-то и берегись нападения волка! Стой! А ведь я был прав, в твоей приемной – шум, тебе, вероятно, привезли портфель… Графиня, должно быть, славно для тебя потрудилась в алькове Вошел лакей.
– Господа уполномоченные Парламентом! – в беспокойстве объявил он.
– Вот тебе раз! – воскликнул Ришелье.
– Что здесь нужно уполномоченным Парламента? – спросил герцог, ничуть не ободренный улыбкой дядюшки.
– Именем короля! – звонко выговорил незнакомый голос в тишине приемной.
– Ого! – вскричал Ришелье.
Бледный д'Эгийон пошел навстречу двум уполномоченным, за ними показались два невозмутимых швейцара, а за ними на некотором расстоянии – целая толпа перепуганных лакеев.
– Что вам угодно? – спросил взволнованный герцог. – Мы имеем честь говорить с герцогом д'Эгийоном? – спросил один из уполномоченных.
– Да, господа, я – герцог д'Эгийон.
В ту же секунду уполномоченный с низким поклоном достал из-за перевязи составленную по всей форме бумагу и прочел громко и отчетливо.
Это был обстоятельный приговор, подробный, полный, в нем выдвигались обвинения против герцога д'Эгийона и выражались подозрения в преступлениях, затрагивавших его честь; герцог временно лишался звания пэра королевства и отстранялся от должности.
Герцог слушал приговор, как громом пораженный. Он стоял не шевелясь, подобно статуе, застывшей на пьедестале, и даже не протянул руки, чтобы взять у уполномоченного Парламента копию приговора.
Бумагу взял маршал. Он выслушал приговор также стоя, однако выглядел бодро и был оживлен. Прочтя документ, он поклонился господам уполномоченным.
Они уже давно ушли, а герцог по-прежнему находился в оцепенении.
– Тяжелый удар! – проговорил Ришелье. – Ты больше не пэр Франции – это унизительно.
Герцог повернулся к дяде с таким видом, словно только сейчас к нему вернулась жизнь вместе со способностью мыслить.
– Ты этого не ожидал? – спросил Ришелье.
– А вы, дядюшка? – спросил д'Эгийон.
– Как я мог предвидеть, что Парламент нанесет такой страшный удар любимцу короля и фаворитке?.. Эти господа рискуют головой.
Герцог сел, прижав руку к пылавшей щеке.
– Только вот если Парламент лишает тебя звания пэра в ответ на назначение командующим рейтарами, – продолжал старый маршал, вонзая кинжал в открытую рану, – то он приговорит тебя к заключению и сожжению на костре в тот день, когда ты будешь назначен премьер-министром. Эти господа тебя ненавидят, д'Эгийон, остерегайся их.
Герцог героически перенес эту отвратительную насмешку; несчастье его возвышало, оно очищало душу.
Ришелье принял его стойкость за бесчувственность, даже за тупость; он подумал, что его уколы слишком слабы.
– Не будучи пэром, – проговорил он, – ты перестанешь быть бельмом на глазу у этих «судейских крючков»… Уйди на несколько лет в неизвестность. Кстати, видишь ли, неизвестность, твое спасение, придет к тебе так, что ты и не заметишь; будучи отстранен от должности пэра, ты почувствуешь, что тебе труднее стать министром, это выбьет тебя из седла. Впрочем, если ты хочешь бороться, Друг мой, что ж, у тебя в распоряжении графиня Дю Барри; она питает к тебе нежные чувства, а это надежная опора.
Д'Эгийон встал. Он даже не удостоил маршала злобного взгляда в ответ на те страдания, которые старик только что заставил его вынести.
– Вы правы, дядюшка, – спокойно отвечал он, – и в последнем вашем совете чувствуется мудрость. Графиня Дю Барри, к которой вы любезно советуете мне обратиться и которой вы сказали обо мне столько хорошего и так горячо, что любой в Люсьенн может это подтвердить, графиня Дю Барри меня защитит. Слава Богу, она меня любит, она смелая, имеет влияние на его величество. Благодарю вас, дядюшка, за совет, я укроюсь там, как в спасительном порту во время бури. Лошадей! Бургиньон, в Люсьенн!
На губах маршала застыла улыбка.
Д'Эгийон почтительно поклонился дядюшке и вышел из гостиной, оставив маршала сильно заинтригованным, больше того – смущенным тем озлоблением, с которым он вцепился в благородную и живую плоть.
Старый маршал почувствовал некоторое утешение, видя безумную радость парижан, когда вечером они читали на улице десять тысяч экземпляров приговора, вырывая его друг у Друга из рук. Однако он не мог сдержать вздох, когда Рафте спросил у него отчета о вечере.