Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2
Шрифт:
– Прелестное имя! Разумеется, мадмуазель Андре была бы достойна этой чести. Однако все места уже заняты. А в ожидании пока для нее найдется подходящее занятие, барон, прошу вас иметь в виду, что эта девица будет находиться под моим личным покровительством. У нее небогатое приданое, я полагаю?
– Увы, сир!
– Вот я и займусь ее замужеством. Таверне низко поклонился.
– Как это будет любезно с вашей стороны, ваше величество, если вы найдете ей супруга! Должен признаться, что при нашей бедности, то есть почти нищете…
– Да, да, на этот счет будьте покойны, – отвечал Людовик XV. – Впрочем, она еще очень молода, как мне кажется, ей спешить некуда.
– Тем более, ваше величество, что ваша подопечная страшится замужества.
– Смотрите! – воскликнул король, потирая руки и глядя на Ришелье. – Ну что ж, в любом случае можете положиться на меня, господин де Таверне, если у вас будут какие-либо затруднения.
С этими словами Людовик XV поднялся и, обращаясь к герцогу, позвал:
– Маршал!
Герцог приблизился к королю.
– Крошка была довольна?
– Чем, сир?
– Ларцом.
– Простите, ваше величество, что я принужден говорить тихо, но отец нас слушает, а ему не следует слышать то, что я вам собираюсь сказать.
– Да ну?
– Можете мне поверить.
– Говорите же!
– Сир! Крошка страшится замужества, это правда, однако в одном я совершенно уверен: она не боится вашего величества.
Он проговорил это фамильярным тоном; королю понравилась его откровенность. А маршал засеменил вслед за Таверне, который из почтительности удалился в галерею.
Друзья вышли в сад.
Был прекрасный вечер. Перед ними шагали два лакея, каждый в одной руке нес факел, а другой придерживал цветущие ветви деревьев. Окна Трианона еще светились праздничными огнями, за которыми веселились пятьдесят человек, приглашенных ее высочеством.
Музыканты его величества исполняли менуэт. После ужина начались танцы и продолжались до сих пор.
Спрятавшись в густых зарослях засыпанной снегом сирени, Жильбер, стоя на коленях, сквозь полупрозрачные занавески следил за игрой теней.
Молодой человек не обращал внимания на то, как низко нависло над землею небо: он наслаждался красотою танца.
Однако, когда Ришелье и Таверне прошли мимо кустов, в которых пряталась эта ночная птаха, звук их голосов и некоторые слова заставили Жильбера поднять голову и прислушаться.
Дело в том, что именно эти слова были для него очень важны.
Опершись на руку друга и склонившись к его уху, маршал говорил:
– Хорошенько все обдумав и взвесив, барон, я должен признаться, что, по моему мнению, необходимо немедленно отправить твою дочь в монастырь.
– Почему? – спросил барон.
– Ручаюсь головой, что король без ума от мадмуазель де Таверне, – отвечал маршал.
Услыхав эти слова, Жильбер стал белее снежных хлопьев, падавших ему на лицо и плечи.
Глава 42.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
На следующий день часы в Трианоне пробили двенадцать, когда Николь прокричала не выходившей еще из комнаты Андре:
– Мадмуазель! Мадмуазель! Господин Филипп!
Крик раздался внизу на лестнице.
Удивленная и, вместе с тем, обрадованная Андре запахнула на груди муслиновый пеньюар и бросилась навстречу молодому человеку, спешивавшемуся на дворе Трианона. Он как раз справлялся у слуг, в котором часу он мог бы повидаться с сестрой Андре распахнула входную дверь и оказалась лицом к лицу с Филиппом; услужливая Николь уже сходила за ним во двор и теперь вела его за собой по ступенькам.
Девушка бросилась брату на шею, и оба они направились в комнату Андре вместе с Николь.
Только тогда Андре заметила, что Филипп выглядел мрачнее, чем обыкновенно, что даже в его улыбке проглядывала грусть; еще она обратила внимание на то, как безупречно на нем сидел элегантный мундир; под мышкой он зажимал походный плащ.
– Что случилось, Филипп? – спросила она тотчас же, повинуясь инстинкту, свойственному чувственным натурам, для которых довольно одного взгляда, чтобы заметить неладное.
– Дорогая сестра! – отвечал Филипп. – Нынче утром я получил приказ догонять свой полк.
– Так ты уезжаешь?
– Уезжаю.
Андре вскрикнула, и после этого болезненного вскрика ее словно оставили силы и мужество.
И хотя в отъезде Филиппа не было ничего неестественного и Андре следовало быть к нему готовой, новость эта настолько ее сразила, что она была вынуждена опереться на руку брата.
– Боже мой, неужели тебя так огорчает мой отъезд? – с удивлением заметил Филипп. – Ты ведь знаешь, Андре, что в жизни солдата это случается довольно часто.
– Да, да! Разумеется! – прошептала девушка. – А куда ты едешь, брат?
– Мой гарнизон сейчас в Реймсе. Меня ждет не такой уж долгий путь, как видишь. Правда, оттуда полк, по всей вероятности, будет переведен в Страсбург.
– Как жаль! – воскликнула Андре. – Когда же ты отправляешься?
– Приказом мне предписывается отправляться в путь немедленно.
– Так ты пришел попрощаться?..
– Да, сестра.
– Попрощаться!..
– Ты мне хотела сообщить что-нибудь особенное, Андре? – спросил Филипп, обеспокоенный грустью сестры – грустью, не соразмерной со слишком незначительной причиной – его отъездом.
Андре поняла, что его последние слова относились к Николь, следившей за происходящим с нескрываемым удивлением, вызванным душевным состоянием Андре.
Действительно, отъезд Филиппа, офицера, отправлявшегося в свой гарнизон, не мог быть катастрофой, вызвавшей столько слез Андре поняла и чувства Филиппа, и удивление Николь. Она накинула на плечи мантильку и направилась к двери.