Дзын

Востоков Станислав Владимирович

Кадыков приобнял слесаря за крепкое плечо, скрытое под черной телогрейкой.

Если бы у него имелась и вторая рука, то он, конечно, обнял бы Златорукого покрепче.

Показалась возвращающаяся от колодца Матвеевна. "Хрум, хрум" — говорил снег, на который теперь, кроме веса Матвеевны, давило двадцать литров воды. Ведра молчали как убитые.

— Обымаются! — ахнула она. — Там к колодцу снега намело, не пробраться, а они обымаются! Тьфу на вас. "Хрум, хрум. Хрум, хрум" — пошла дальше Матвеевна.

Видимо, даже двадцать литров колодезной воды не имели давления на ее крепкую душу.

— Не понимает! — горевал Кадыков. — Горя разделить не хочет!

С подвыванием скрипнули замороженные петли сельсоветской двери, и из-за нее показалось японское национальное одеяние. Это вышел хоть и киотский, а все же местный монах Костя Крыжовников.

Снег под босыми ногами Крыжовникова был совершенно беззвучен. После Кости оставались только неглубокие следы с отпечатком крупных больших пальцев. Можно было подумать, что в сельсовет заходил снежный человек.

— Кость, — сказал Кадыков. — Мир гибнет! Люди страдают! Даже и жертвы имеются.

— В штате Пенджаб землетрясением разрушены сотни домов, — подтвердила "Весна". — Много пострадавших и раненых.

— Слышь, пострадавших много.

— И раненых, — глухим голосом добавил Златорукий, сплюнув. "Дзынь!" — раздалось из снега.

— Материя на душу давит!

— Что же делать? — Кадыков схватил себя за грудки, но понял, что одной рукою солдатскую плащ-палатку порвать сложно.

— Дай-кось радио, — сказал Крыжовников.

Сомневаясь, Златорукий протянул "Весну" Косте. Если материя давит, надо запасы духа увеличивать, — сказал Крыжовников, покачивая "Весну" на ладони. — Духом на материю надавливать.

— Как это?

— Просто.

Вдруг Костя закрутился на месте, как метатель диска и, выдохнув с громким звуком: "Й-е-а-е-х!", выпустил радио. Словно птица вылетело оно из рук Крыжовникова и, махая ремешком, будто черным крылом полетело в сторону сельсовета.

— А теперь о погоде… — крикнул на прощание приемник и, врезавшись в угол здания, брызнул по сторонам какими-то проводочками и катушками.

Стало видно, что никакого диктора внутри нет. Там, где детали вонзились в снег, сугробы подтаяли, получились квадратные и многоугольные проталины. Видимо, не зря радио называлось "Весна". Златорукий мигом вскочил с лавочки. Даже, вроде бы, взлетел.

— Ты че? — закричал слесарь. — Радиоприемники ломать?

— Если они давят на душу, — ответил Крыжовников, — надо ломать.

— Ты чего сказал? А ну повтори! Да у меня душа — булыжник. Ее даже телевизором не возьмешь. А ты об угол!

— На кой ж тебе душа-булыжник? С такой душой ты никуда и не улетишь. На земле останешься.

— Кто не улетит? Я не улечу? — спросил слесарь и почему-то шепотом добавил: — Куда не улечу? — Однако

он понял, куда не улетит. И еще он понял, когда не улетит и, самое главное, почему.

А Крыжовников отправился домой, напевая песню-хвалу киотским высоким горам, которые в Японии почему-то называют "ямы".

Человек с головой-трубой

Костя Крыжовников был хорошим слесарем. Только Златорукий был еще лучше. Потому что Крыжовников простой слесарь, а Златорукий — мастер. Он такие штуки на станке выпиливал, что потом сам удивлялся.

— Золотые руки у нашего Златорукого, — говорила Василиса Липовна, Костина тетка. — Не руки, а крылья!

И верно, взмахнет своими крыльями Златорукий, и готова тракторная полуось. Еще раз взмахнет — получайте карданный вал. Ездите на здоровье! Рулите-разруливайте!

Но хоть и махал он крыльями, а летать все ж не умел. Зато Костик мог. Про это все чушкинцы давно знали. А помогали в этом Косте тайные способности, раскрытые в годы учения в далеком горном японском монастыре.

— Полетай-кось, — просят чушкинские ребята, братья-близнецы Яблочкин и Багратион да дочка Златоруковская Маша.

Костик тут же поднимается над крышами и летает, и летает!

А так-то он целый день детали для трактора "Кировец" точил. Только он не все время их делал. Иногда и обед случался.

— Шабаш! — говорил тогда Златорукий и жал в бок станка, где имелась красная кнопка с надписью "Стоп". А потом садился на табуретку. Как раз под плакатом с надписью: "Не забыл ли ты о правилах безопасности?".

Но Златорукий, конечно, об этих правилах помнил хорошо и во время работы надевал специальные защитные очки, которые глаза от железной пыли защищали. И руками в станок не лез.

А на табуретке он ждал, когда дочка прибежит, еду принесет. Обед то- есть. И Машка всегда вовремя прибегала. Конечно, когда не опаздывала. Тогда она немного задерживалась. Но всегда помнила, что на работе отец голодный под плакатом сидит, потому все же поторапливалась.

— Чего у нас там? — спрашивал Златорукий, разворачивая аккуратный сверток и раскладывая на коленях то, чего в свертке было. Обычно — хлеб с маслом, сыром, колбасой да огурчик. Хотя иной раз бывал и помидорчик.

— Эвон! Помидорчик! — радовался Златорукий и принимался брызгать помидорным соком на пол, овощ ел, хлебом закусывал.

Ну и Костик, конечно, свою еду ел. Блинчики-булочки. А иногда с молоком.

Тогда на молодом Костином лице получались седые усы. А другой раз случалась и борода, если торопился. В такие моменты он сильно на Деда Мороза смахивал.

— Дядь Кость, — просит Машка. — Научи-ко летать.

— Садись на ящик, — соглашается Костя. — Сейчас полетишь.