Ечко-бречко

Колюжняк Виктор

…я смотрю на него и вдруг понимаю, что он тоже боится. Ждет от меня чего-то и боится, что это «что-то» окажется пустышкой. И от этого чужого страха я вдруг успокаиваюсь, и одновременно с тем к горлу подступает ответственность.

– Здравствуйте, – говорю я, сглатывая засевший внутри ком.

Пан молчит. Сверлит глазами, гипнотизируя. В зале гаснет свет, на экране уже что-то показывают, вокруг шуршат пакетами люди – все это проходит мимо меня.

Нет ничего, кроме сияющих глаз пана Вроцлава. И в них для меня тоже начинается фильм. Откуда-то приходит понимание, что сам старик этого не видит. Поэтому я начинаю рассказывать вслух все, что вижу, слышу и чувствую…

Пан Вроцлав больше всего опасался не сделать самое важное в своей жизни. Что именно – он не знал и сам. Но понимание, что в любой момент может прийти смерть и самое важное дело не состоится, – повергало его в трепет. В ответ он надевал маску сумасбродства, чтобы никто не заметил прятавшийся

внутри страх.

Так и жил, пока однажды не нашел слова, которые идеально подходили для того, чтобы отпугивать смерть. Вместе с этим бессмысленным сочетанием букв пришло и осознание, что теперь он не умрет.

От радости пан Вроцлав сказал «Ечко-бречко» и сошел с ума.

И потом, на пути к морю, сам того не подозревая, он искал не успокоения, а доказательства, что все это было не бессмысленно. Умирая, воскресал и твердил все время одно и то же как заведенный.

Теперь все должно было стать «как надо». Эта мысль свербила внутри, ерзала, пытаясь устроиться внутри мятежной души, но никак не получалось. И пан Вроцлав шагал дальше, веря, что есть место, где он обязательно успеет сделать то, что от него ждала жизнь.

Но даже море не принесло ожидаемого успокоения. Он понял, что все равно не успел сделать самое важное – прожить жизнь, ибо ворвался в круговорот смертей и воскрешений. Пан Вроцлав забыл: кто он есть и ради чего жил. Все то, что он так старался успеть, оказалось задернуто пеленой безумия.

А смерть по-прежнему казалась ему самым страшным, что может произойти.

Ечко-бречко, пан Вроцлав. Ечко-бречко.

– …дурак, – говорит старик, по лицу которого текут слезы. – Дурак, да?

Я не отвечаю. Ему не так уж важны мои слова. Он разговаривает сейчас с тем, кто остался в прошлом. Им есть о чем поговорить друг с другом.

– Ечко-бречко! – выплевывает пан Вроцлав. – Не успеть? Живи, люби, твори, успевай. Ечко-бречко! Ешь, пей, спи! Спи! Спи!!!

Последние слова он выкрикивает. Руки старика – неожиданно твердые и сильные – сжимают мое горло. Лицо его превращается в зловещую маску. Все вокруг темнеет и теряет очертания. Границы реальности начинают сжиматься.

«Ечко-бречко…» – успеваю подумать я…

Когда я открыл глаза, то обнаружил себя сидящим на скамейке в центральном парке культуры и отдыха. «Зачем столь вычурное название, если никакого другого парка в городе нет?» – в очередной раз задался я вопросом, чувствуя, что произошедшее должно осесть в голове. Словно игрушка с домиками и снежинками, которую изрядно растрясли, я сидел и ждал, пока снегопад прекратится.

В какой-то момент я осознал, что мне холодно, ибо осеннее хмурое утро не способствует длительному времяпрепровождению на улице. А еще я был голоден.

Найдя неподалеку круглосуточное кафе, я заказал горячий кофе и несколько бутербродов, после чего принялся раскладывать факты по полочкам.

Итак, предсказание Алины сбылось. Мой неведомый гуру посетил меня в третий раз. Показал очередную часть истории. Разнервничался и вновь попытался убить. К счастью, у него в очередной раз не вышло.

Но ощущение того, что в этом последнем трипе имени пана Вроцлава скрывалась подсказка, не покидало меня. История подошла к своей кульминации, и ей требовалось завершение, но какое оно, мне, увы, забыли сообщить.

– Кажется, тебе нужен взгляд со стороны, – сообщил я своему кофейному отражению.

Алинка открыла дверь почти сразу, будто это не утро вовсе, а вполне себе нормальное время для прихода гостей. Хотя ведь я был и сам ненормален под стать времени, ибо почти с порога сообщил ей торжественным тоном:

– Все случилось. Он приходил.

– Кто? Бабайка?

– Почему Бабайка? – опешил я и сразу растерял весь запас пафоса.

– Ну а почему бы и нет, – пожала плечами Алина. – Вполне себе вариант, как я думаю.

– Нет, – отмел я. – Мой личный убийца и сказочник – пан Вроцлав. На арене было очередное выступление имени ечко-бречко.

– Ечко-бречко? Это твой личный инь-янь какой-то?

– Подожди, – я опешил еще больше. – То есть ты ничего не помнишь про пана Вроцлава? Про его вечную жизнь, про ечко-бречко, про его убийства меня?

– Я подозревала, что у тебя насыщенная жизнь и множество странных знакомых, в число которых вхожу и я, но никакого пана Вроцлава не помню.

Должно быть, недоумение отразилось на моем лице. Возможно, оно захватило с собой разочарование. А возможно, Алина просто слишком хорошо меня знала. Она подошла ближе и тронула меня за плечо.

– Эй. Если я чего-то не помню, то ничего не мешает мне это рассказать, ты не находишь? К тому же пора бы перестать топтаться на пороге и пойти есть новолунные пироги.

– А чем они отличаются от обычных?

– Похоже, у тебя действительно в голове все перемешалось, – она укоризненно посмотрела на меня. – Они отличаются тем, что их испекли в новолуние. Разувайся давай.

Я приказал себе перестать много думать и вернуться к нормальному образу жизни. Действительно, метафизика метафизикой, а новолунные пироги это наверняка вкусно. Ну и в самом деле, не к порогу же мне их принесут.

В общем, через какой-то промежуток времени я сидел на кухне, уплетал пироги и, наплевав на правила хорошего тона, с набитым ртом рассказывал Алине то, что она, по моей версии, должна была знать. Ну и разумеется, то, что она знать не могла.

– Дурость какая-то, – сообщила она мне, когда я завершил историю.

– Сам понимаю, что дурость. Но с ней покончено.

– Ну это вряд ли. Твой пан не получил того, чего ему надо.

– А чего ему надо?

– Да кто ж его знает? – непоследовательно заявила Алина. – Да только не получил. Ты ему болячку расковырял, а смазать зеленкой забыл.

– Извини, под рукой ничего не было, – огрызнулся я. – И вообще, это он меня убивает, а не я его.

– Не кипятись. Лучше подумай, чем ты можешь помочь этому твоему вечному шляхтичу.

– А чем я ему помогу? – я пожал плечами. – И почему я? В прошлый раз ты не позволила мне считать себя уникальным.

– А я не утверждаю, что ты уникален, – Алина хитро улыбнулась. – Наверняка в мире не один ты такой, который похож на пана Вроцлава, бросившего все, получившего силу и не знающего, что с ней делать.

Я на несколько секунд прекратил жевать и уставился невидящим взглядом в стену. Затейливый рисунок на обоях весьма к этому располагал.

– Ты чего? – Алина забеспокоилась.

– Я прозрел. Я прозрел, понял, что ты – чудо и великий оракул. Что пироги прекрасны, но я сейчас быстро оденусь и рвану искать пана Вроцлава, чтобы наконец-то избавиться от него навсегда. Иначе я отупею или разочаруюсь в своей идее. А когда делаешь то, во что не веришь, – очень мало шансов, что получится что-нибудь хорошее.

– Ну ладно, – Алина принялась убирать со стола. – Ты только это, зайди потом. Сообщи, чем все закончилось.

– Конечно-конечно, – заверил я ее, а сам уже мысленно был на набережной.

…это, конечно, не то море, которое пан Вроцлав искал. Это просто городская набережная. Грязь вперемешку с легким снегом, который почти тут же тает, как только опускается.

Однако пан сидит на холодных камнях и смотрит на противоположный берег.

– Фшшх, – шепчут ему речные волны.

Я присаживаюсь рядом, заранее готовый к тому, что простужусь. Смотрю на лицо Вроцлава. Оно выглядит умиротворенным, но в глубине глаз что-то прячется.

– Ечко-бречко, – говорит он тихо и будто бы сам себе не верит.

– Конечно, пан, ечко-бречко, – подтверждаю я, и Демон Болтливости вылезает наружу.

Это обычно случается, когда мне страшно или странно. Чаще всего одно неотделимо от другого, потому что я приучил себя не бояться обычных вещей, ну а что касается непонятных мне, то их бояться сам бог велел.

И вот, следуя его заветам, я и боюсь.

– Прекрасная погода, не так ли? – интересуется меж тем Демон Болтливости и, не давая пану ответить, продолжает: – Ведь самое то – отправиться в путешествие. Ох, не смотрите на меня так, Вроцлав. Ну скажите мне, что вы забыли у этого моря? Ну, шли к нему, это ладно. Дошли – отлично. Не нашли того, что искали, – ну, с кем не бывает. Однако это ведь не повод впадать в отчаяние, пугать людей и убивать их, требуя какого-то ответа. Знаете выражение: жизнь прожить – не поле перейти? Ну, вот вы, собственно, одно поле-то перешли, а чего другого не можете? На тот берег вообще ходили? Не делайте такие удивленные глаза. Есть лодки. Есть корабли. Есть теперь еще и самолеты с вертолетами. На худой конец, вы же не умрете, если по воде пойдете. Ечко-бречко, и все…

Я осекаюсь, потому что вновь вижу глаза пана. Он плачет так, как, по моему мнению, плачут только в кинофильмах. Смотрит вперед, не моргая, а слезы текут.

Но в отличие от кинофильмов Вроцлав не выглядит мужественным героем или несчастным возлюбленным. Слезы превращают его в обычного усталого старика, который долго держал эмоции внутри, а тут его прорвало.

– Спасибо, – говорит пан искренне и одновременно с тем спокойно.

И я понимаю, что моя миссия закончена. Больше не будет никаких откровений, картинок, убийств и еще чего-то в таком роде.

Поднявшись с камней, я бреду прочь к остановке. Вслушиваюсь в шум ветра, но так и не могу поручиться: слышу ли я какой-то всплеск или это мне кажется.

Оборачиваться нет никакого желания.

Я зашел к Алинке в тот же вечер. Принес ей букет цветов, хотя и успел по дороге несколько раз обозвать себя «казановой недоделанным». Но букет все же понравился. Рассказал ей, чем закончилась эпопея с паном Вроцлавом, и долго не мог подобрать слова для того, что хотел сказать. Они куда-то все ушли. Демон Болтливости отмолчался, решив, что этот страх я должен победить сам.

Я заглянул в глаза Алине и взял ее за руку. Слов не было – правильность некоторых вещей понимаешь и без слов. Я обнимал Алинку, гладил ее волосы, и мне по-прежнему было страшно, как человеку, который долгое время сидел у моря, прежде чем наконец решился его перейти. Никто ведь не знает, что там, на другой стороне, но точно известно, что назад дороги нет, как бы ни казалось иначе.