Единая параллель
Шрифт:
— А это — будущая благодарность тебе, Ганс, за успех планируемой операции! — Бергер торжественно потряс над столом бумагой. — Так сказать, достойное возмещение затрат и убытков. Да, да! Это секретное предписание Эрнста Кальтенбруннера направить тебя в распоряжение Вернера фон Брауна, того самого, который по указанию фюрера работает над созданием оружия возмездия. Черт возьми, я откровенно тебе завидую, дружище — это очень высокая честь!
Крюгель облегченно, счастливо перевел дыхание: слава богу, наконец-то… Он мало верил в прошлогоднюю конфиденциальную беседу с генерал-полковником Фроммом — начальником управления вооружений и главкомом
Неужели скоро наступит конец его фронтовым мытарствам, бесконечным душевным терзаниям в бессонные ночи, связанным с этой грязной и гнусной, насквозь авантюрной и бессмысленной войной. Да, но какой страшной ценой достанется ему долгожданная перемена! Вечным позорным клеймом военного преступника, несмываемой черной «печатью Герострата…».
— Между прочим, Ганс, должен сказать тебе: ты поедешь к фон Брауну не с пустыми руками, — многозначительно подмигнул штандартенфюрер. — Он непременно оценит и приблизит тебя. Ты не понимаешь, в чем дело? Охотно объясню. Смотри сюда. — Бергер снова отдернул занавеску над городским планом и указкой очертил место где-то в Центральном нагорном районе. — Это улица Дзержинского. Здесь, в бывшем доме номер семнадцать, при взрыве русской замедленной мины в ноябре сорок первого года погиб начальник Харьковского гарнизона генерал-лейтенант Курт фон Браун — родной брат твоего будущего шефа. Ты явишься к нему как мститель, как человек возмездия, разрушивший зловредный вражеский город. Ты будешь выглядеть в его глазах как символ восстановленной справедливости, незапятнанной чести баронского рода Браунов.
Кажется, высокая патетика плохо подействовала на штандартенфюрера: голос его визгливо нарастал, глаза возбужденно стекленели и он опять вынужден был нажать на «психологическую педаль». После чего залпом выпил рюмку коньяка, хмуро бросил:
— Никому об этом ни слова! А теперь идем!
Крюгель пожал плечами: куда, собственно, и зачем? Спрашивать не имело смысла, хотя бы потому, что Хельмут Бергер был не только хозяином города, но и хозяином положения. Впрочем, Крюгель догадывался, что странное приглашение означало, пожалуй, некий особый доверительный жест, признак истинно дружеского отношения к нему, будущему сотруднику всемогущего, обласканного фюрером фон Брауна.
Оказалось, что Крюгель почти угадал. В соседней комнате штандартенфюрер остановился, взял Крюгеля за ремень и пояснил:
— Я хочу показать тебе того самого русского разведчика. Хочу знать твое мнение об этом типе — ты же долго жил среди русских. Понимаешь ли, я перевел его сюда и сам буду допрашивать. Оперативный разведчик-агент — это слишком крупный шанс, чтобы его упустить. А я как-нибудь умею развязывать языки. Ты не против на него взглянуть?
— Было бы любопытно…
— Ну так идем. Это здесь, в подвале.
Спускаясь по ступеням и оглядывая обшарпанные своды коридора, Крюгель с удивлением ощущал нарастающий интерес к этой дикой экскурсии, затеянной полупьяным штандартенфюрером. Его в самом деле захватило непонятное любопытство, ему просто хотелось взглянуть на этого русского агента-разведчика.
Зачем, почему? Разве он не насмотрелся вдоволь на советских пленных еще в первые дни войны, на их изможденные, окровавленные, но в большинстве своем непримиримые, горящие ненавистью лица? Правда, тогда он, глядя на них, испытывал и тайное и явное удовлетворение; ведь это они, русские, по сути дела, бесцеремонно выгнали в тридцать шестом его, специалиста-инженера, добросовестно исполнявшего свои обязанности.
Но еще тогда он устыдился мелочности своего чувства… А что влекло его теперь, кроме любопытства, обычного обывательского интереса?
Он пока не мог понять этого…
Подвальные сараи-кладовки были наспех переоборудованы под одиночные камеры. Пахло гнилой картошкой, старым трухлявым тряпьем и, конечно, тюремной вонью. Охранник-эсэсовец распахнул первую дверь, пнул сапогом скорчившегося на полу человека;
— Ауф!
Пленный не шевельнулся, только прикрыл ладонью глаза от яркого света фонарей. Очевидно, покойный унтершарфюрер основательно над ним поработал: лицо — сплошной кровоподтек, даже босые ноги в синяках и коростах.
— А волосы, как видишь, светлые, — сказал штандартенфюрер Крюгелю. — Оказывается, среди этих азиатов тоже бывают нордические блондины. Но, я полагаю, это случайная аномалия. Спроси его, Ганс, что ему надо? Воды, пищи, папирос? Может быть, даже пива? Я дал указание поддержать его — через день начну допрашивать.
Откровенно говоря, Крюгель не рассчитывал на успех: если пленный молчал при таких диких побоях… Но произошло неожиданное. Услыхав русскую речь, узник дернулся, со стоном сел, широко и удивленно распахнул глаза. Так он и сидел, не проронив, однако, ни слова, хотя Крюгель трижды повторил вопрос.
11
Весть о взятии Богодухова советскими танковыми войсками взбудоражила город, освежающим ветром пронеслась над задымленными улицами. Светлели изможденные лица харьковчан, появлялись робкие улыбки изумления: понадобилось всего четыре дня советским танкам, чтобы нанести удар глубиною более ста километров! Люди понимали, что война начала новый счет и его будут определять теперь не фашистские, а наши темпы наступления, нами взятые города, нами разгромленные вражеские дивизии, нами захваченные пленные.
Сталинград стал прикидкой этого нового счета, битва за него, начавшись в сорок втором, завершилась, возвратив исходные рубежи немецкого броска к Волге. И только сейчас начиналась «обратная раскрутка» трагического сорок первого, кровопролитное, долгожданное, но неминуемое «возвращение на круги своя».
Богодухов — это было настолько серьезно и неожиданно, что весь немецкий гарнизон словно хватил шок. Самый последний солдат прекрасно понимал, что советский танковый клин фактически отрезал с запада харьковскую группировку фашистов.
Срочно появился угрожающий, небывалый по свирепости приказ Гитлера: город ни в коем случае не сдавать! Харьков велеречиво именовался восточным бастионом, стальным замком, воротами на Украину, однако самое главное состояло в том, что фюрер панически боялся потерять Донбасс с его богатыми ресурсами. Именно поэтому он дал согласие Манштейну отвести туда из-под Белгорода танковый корпус СС — в самом конце кризисного июля, буквально накануне советского контрнаступления.
Теперь эти дивизии спешно разворачивались обратно, с ходу бросались под Харьков и на богодуховское направление.