Единая параллель
Шрифт:
Неожиданно Грунька выпрямилась, шагнула и привалилась к его плечу, потом сползла на грудь, обмякла, повисла, сцепив руки на Гошкиной шее. Ревела в голос. Волосы ее пахли тонким, приятным, светлым каким-то запахом, мокрые ресницы щекотали висок. Он стал целовать ее неумело и неуклюже, как когда-то в смородиннике под скалой, потом поднял на руки и вынес на берег…
— Ну и слава богу, — сказала Грунька, когда они полчаса спустя снова вышли на прибрежную поляну, — Все равно я сама бы пришла к тебе. Рано или поздно. Теперь — как камень с души свалился.
— А дальше что? —
— Не станем загадывать, Гоша, будем ждать друг дружку.
«По задворкам да по кустам? — усмехнулся Гошка. — И как это у нее все получается складно, разумно, будто в расписании. Теперь ей, видите ли, легче. А мне?» Пока ему было радостно, но радость эта выглядела тревожной, в чем-то грустной даже. А что будет потом: завтра, послезавтра?
Впрочем, он тоже не любил загадывать. Да и не смог бы представить себе завтрашний день, по крайней мере сейчас. Он был совершенно сбит с толку, ошарашен случившимся, не мог понять: как все произошло?
— Ты хоть скажи, как оказалась здесь? — спросил он, рассеянно протирая глаза.
Тут-то и разъяснилось замысловатое слово «пикник», звучащее мышиным писком. Грунька, оказывается, уже разбиралась в нем — на то и инженерша. У мужиков пьянка так и называется пьянкой, а у начальства — «пикник». На лоне природы, желательно у воды, чтобы было чем стопку запить или при случае голову сунуть для протрезвления.
— Чудно! — рассмеялся Гошка. — А я думал, стройучасток или машина какая. Уж лучше называли бы «питьпик» — оно понятнее. Где он у вас, этот самый пикник?
— А вон туда дальше по дороге. За поворотом, под кедром. Спервоначалу-то выпивали да разговаривали, потом уснули все. А я острогу сделала и сюда. Ты, Гоша, не сворачивай, проезжай лучше мимо.
— Это почему?
— Там мой Гансик непутевый. Что-то нонче он сердитый, злой — водки много выпил. Как бы опять не набросился.
— Плевал я на него, — сказал Гошка. — А сунется, так плеткой отхлестаю. Прямо по лысине (уж очень он нe любил лысин: и как это терпят девки лысых мужиков?).
Он вскочил в седло и направил Кумека через брод. Помахал Груньке с другого берега и подумал, что непременно, назло всем, заедет сейчас на пикник, чтобы посмотреть на пьяное начальство. И поглядеть в лицо этого рыжего Гансика, подмигнуть ему: ну что, спесивый молодожен, выкусил? Да и себя показать, кстати, вот он я, Гошка Полторанин, живой и невредимый, при боевом задоре — так что еще повоюем и посмотрим кто кого.
И еще Гошка подумал, что вся эта канитель с Грунькой, эти слезы, поцелуи, недавняя любовь в кустах — зряшное дело. Всерьез он о Груньке никогда и не помышлял, женихаться не собирался. Затеяла-то все она, ну пускай так и будет, ежели ей нравится. А ему что? Поднялся, коленки от травы вытер, и будь здоров — наше вам с кисточкой.
В то же время в чем-то он сомневался, что-то мешало ему вернуться к обычному беспричинному благодушию. Возникшая на берегу опасливая радость не покидала, сидела с ним в седле, и ему самому не хотелось с ней расставаться. Он будто вез сейчас с собой очень приятный и очень хрупкий подарок, боялся растрясти его и потому поминутно оглядывался: далеко ли благополучно отъехал?..
Иногда ему хотелось повернуть коня, опять увидеть слепящий разлив плеса, нагретые солнцем каменные россыпи на том берегу и нарядную Груньку, спросить у нее, серьезно спросить, без подначки: может, не стоило ему вручать этот беспокойный подарок, может, она как следует не подумала?
Нет, сделанное не переделаешь… Да и верно говорит дед Липат: все на этом свете происходит к лучшему.
Солнце набрало полдень. Разомлела тайга, упарилась, сонливо притихла, придавленная густым и сладким духом испарений. Поникли лепестки шиповника, свесились желтые пуговки «жарков». Только по-прежнему бодро таращились на солнце голубые цикорки; гордо пламенели на скалах лозинки чагыр-чая, да торчали в траве ядовитые метелки чемерицы.
За поворотом, на опушке кедрача, Гошка увидел легкую телегу-ходки, подальше пощипывал траву гривастый вороной Казбек — выездной жеребец начальства. Под старым разлапистым кедром висели на сучьях какие-то сумки и охотничья двустволка — надо полагать, это и было место пикника. Неужто и вправду пьют водку в такую жарищу? Обалдеть можно…
Впрочем, людей не видно. Может, спят или по косогору шастают. Правда, сейчас в тайге ничего не найдешь: ни ягод, ни грибов, ни дичи — макушка лета. Да ведь городской народ шебутной, бестолковый — им бы лишь траву топтать, и то радость.
Гошка тронул поводья, решил проехать мимо, но тут заржал Казбек — злобно, с угрожающим вызовом, — почуял на дороге мерина. Тотчас же из кедрового подлеска вышли двое: инженер Шилов в ослепительно белой рубашке и завкон Корытин в майке. Гошка впервые видел его раздетым и присвистнул от удивления — до того волосатый был завкон, казалось, голубую майку нацепили на черного недостриженого барана!
Завкон заметно пошатывался, а Шилов выглядел свежее, но тоже под хорошим «газом». Оба откровенно обрадовались, увидев верхового. «Наверно, обрыдло пить-то на пару. Осточертело», — подумал Гошка.
Корытин жмурился, крутил лохматой башкой и все таращился на Кумека (на Гошку он и не поглядел).
— Что-то я не узнаю… никак не признаю эту лошадину. Кто такая? Чья?
— Моя, — сказал Гошка. — Законно закрепленная.
— А, это ты, брандахлыст?! — удивился завкон, увидав на коне Гошку, — Ну слезай, выпьем по одной, хоть ты и стервец отпетый. — И пошел в кедрач наливать стаканы.
Этим временем инженер Шилов обошел вокруг Кумека, попытался потрепать его за гриву, однако мерин норовисто дернулся и едва не цапнул начальника за руку.
— Ты кто? Гонец? — спросил Шилов.
— Нет, я проезжий, — сказал Гошка. — Еду на Старое Зимовье.
— Ну все равно слезай, — приказал начальник. — Хочу выпить с русским человеком. Немцы для этого не годятся — слабы. Вон он валяется под кустом. Облевался и дрыхнет. Юберменш задрыганный.
Гошка слез с коня, отвел его в тень под деревья, но разгружать, снимать торбы не стал — он не собирался здесь задерживаться. Опрокинул стакан — и дальше. Да и опасно с начальством якшаться, не то потом придется жалеть. Дело известное.