Единая параллель
Шрифт:
Ганс Крюгель вряд ли догадывался, что в его отсутствие пустоватый коттедж из трех комнат становится таким густонаселенным. Но он умел считать деньги, и очень скоро Грунька почувствовала это — муж постепенно прижимал ее к черте, за которой начинается голодный паек. Тогда тетка Матрена посоветовала дочери объявить немцу супружеский бойкот, а при случае устроить громкую семейную сцену.
Однако Ганс Крюгель на бойкот никак не реагировал: на стройке были ежедневно неприятности, инженер приходил вконец измочаленный и, едва сбросив на крыльце ботинки, заваливался на диван и храпел
«Хоть бы напился разочек, нехристь окаянный! — горевала тетка Матрена, которая вся извелась от дочкиных переживаний. — Не муж, а прямо мерин какой-то. Только что траву не жует».
Тетка Матрена как в воду глядела…
Инженер Крюгель переживал трудные дни. В пятницу после повторного допроса у следователя он явился домой непривычно рано, еще засветло, и, не сняв на крыльце обувь, протопал прямо в гостиную. Он выглядел мрачным и злым, как сам дьявол из преисподней.
Достав из бара бутылку водки, Крюгель сердито махнул стоявшей на пороге Груньке «вэг!» (уходи), запер дверь на ключ, налил и выпил полный граненый стакан. Затем, развалясь на диване, стал размышлять.
Доннер веттер, его начинают обкладывать флажками, как какого-нибудь серого волка! И делают это открыто, прямо на глазах, отлично понимая, что разноцветные флажки для него пугающе-непреодолимый барьер. А может, к черту флажки? Отбросить, перепрыгнуть и уйти — не убежать, а именно уйти — неторопливо, непринужденно, напоминая о своем достоинстве. Но куда, собственно, уходить и зачем уходить?
Ведь они этого и добиваются: во флажках предусмотрительно оставлен четкий коридор, который в общем-то ведет на простор, на волю. И он, и они — загонщики — прекрасно отдают себе отчет о том, куда именно ведет выход из замкнутого круга.
А может, он преувеличивает, сгущает краски?
Нет. Все так, как есть в действительности. Его совершенно недвусмысленно обвиняют в преступной халатности, в служебной несостоятельности. Почему экскаватор с землечерпальным ковшом оказался в скальном карьере? Почему он там использовался в качестве подъемного крана, намотав за месяц нецелевого применения кругленькую сумму государственного убытка?
Вопросы убийственно правильные с точки зрения технической целесообразности. И ответить на них с этой же позиции просто нельзя, невозможно, потому что налицо явный технический нонсенс. Элементарная чепуха. Это можно только понять, душой понять, учитывая немыслимую абракадабру самой стройки, где лихо игнорируются все технические нормы и где экскаватор может сойти не только за подъемный кран, но за бульдозер, за рельсоукладчик, даже за паровой молот, если это будет благословлено лозунгом так называемой «рабочей инициативы».
К тому же в данном случае присутствовала еще и крайняя необходимость: деревянные стрелы кранов-дерриков не выдерживали тяжести гранитных монолитов, рожденных инициативой стахановцев-каменотесов (глыбы в два раза крупнее прежних!).
Да, дорогостоящий «Бьюсайрус» во взрывоопасной зоне карьера — вызов здравому смыслу. Но где он вообще здесь пресловутый здравый смысл, есть ли его следы на этой дурацкой плотине, возведенной чуть не голыми руками на заоблачной высоте?!
Дер тойфель вайс!..
Крюгель палил еще стакан, залпом выпил, со злостью ощущая горячую волну в горле. Проклятая страна: никогда и ни в чем нельзя положиться на постоянство и предвидение! Одна только водка надежно крепка, сногсшибательна и то, если не разбавлена, как в управленческом буфете.
Вспомнился воскресный пикник, угрожающе-вкрадчивый голос начальника строительства Шилова. Поразительно зловещая фигура… Местный административный вождь с лицом хозяина игорного притона. Не он ли организует флажковую облаву?
Его намеки были слишком прозрачны, чтобы не понять, чего он добивается. «Деловое сотрудничество». За этой ширмой крылся обыкновенный торг по решительному принципу: «или— или». Крюгель ушел от ответа, умышленно напился: какой может быть торг с человеком, за спиной которого изувер-штурмовик Хельмут Бергер?
Так или иначе жизнь все равно поставила перед ним эту жестокую дилемму. А если говорить точнее, то и дилеммы уже нет, есть только один исход, один выход, обозначенный флажковым коридором: надо немедленно уезжать. Фарен нах Дойчланд. Бросить все на полпути, бросить без сожаления и, как говорят русские, «бежать без оглядки».
А если все-таки оглянуться, чуть-чуть помешкать, да и сообщить в компетентные органы русских насчет высокопоставленного товарища Шилова? На ухо шепнуть: приглядитесь, мол, человек этот — с двойным дном, как чемодан контрабандиста…
Нельзя. Безрассудно и гибельно, потому что в Германию в таком случае ехать будет невозможно. Арестуют сразу же на Берлинском перроне, а может быть, уже на границе.
Ну а что он будет делать в Германии, что его ждет там? Нацистов-штурмовиков он не приемлет, партия социал-демократов, в которую он когда-то входил, фактически разогнана и поставлена вне закона.
Но, черт побери, почему обязательно нужно вмешиваться в политику? В конце концов, какое ему дело, кто именно и как правит Германией? Он инженер, квалифицированный строитель, и ему всегда найдется достойное рабочее место в стране, переживающей сейчас бум национального возрождения.
Военизация, угар милитаризма, диктаторские строгости так называемого нового порядка? Во-первых, за всем этим немало домыслов и преувеличений (не случайна же огромная разница в оценочных ситуациях между германской и прочей мировой прессой!). А кроме того, если уж судить объективно, «Дойчланд юбер аллес» — не так уж плохо, даже если это горланят штурмовики.
Да, ему надо уезжать на родину… Но уезжать достойно и солидно.
Основательно захмелев, Крюгель вдруг вспомнил о Груньке: у него же имеется своя собственная жена — маленькая, очаровательная «фрау Аграфен»! И направился на кухню.
— Майн либер пупхен! — пошатываясь, вошел Крюгель. — Я сегодня желайт иметь твоя любовь. Ну-ну, милый жёнка!
— Пошел к черту! — сухо сказала Грунька. — Надрался, так иди дрыхни.
— Почему дрыхни? — обиделся инженер. — Я есть твой муж. Ты мой воробьишка.