Единая Россия – партия русской политической культуры

Исаев Андрей Константинович

Именно поэтому ответ Президента Путина – и партии «Единая Россия» – звучит так: нет, мы не будем строить у себя «плавильный котел», перемалывающий «мигрантов» вкупе с «аборигенами» в универсальную, лишенную памяти о своих культурных корнях рабсилу. Мы – в соответствии с русской политической традицией – собираемся сохранять и приумножать в первую очередь то население, которое исторически живет на нашей земле, в какие бы «издержки» нам это ни влетало. Мы будем платить за второго и третьего ребенка, тем самым поддерживая не столько точечную многодетность, сколько массовую рождаемость в русских городах и селах. А если этим родителям и детям оказывается тесно в тех домах, где они сегодня живут, мы

дадим им возможность сменить жилье. А чтобы они могли без страха его менять, мы сделаем так, чтобы в любом населенном пункте было кому их лечить и учить – в соответствии с неотменяемым базовым стандартом качества жизни. Не случайно соответствующие проекты называются не государственными, а национальными.

Это последнее – главное, что отличает новую Россию от своего непосредственного предшественника – Советского Союза, где любой проект и любая программа могла быть только государственной. Но мы – не те, кто по определению отрицает советский опыт (тем самым полностью воспроизводя советские же схемы, только с обратным знаком). Напротив, мы считаем, что преодоление советского возможно только через его детальный анализ, беспристрастное, ответственное изучение и использование результатов этого опыта.

Советские

ДЛЯ ВНЕШНЕГО МИРА понятия «советский» и «русский» – это одно и то же. Новая историческая общность – советский народ – на международном языке называлась russians; именно это слово десятки лет служило главной страшилкой благонамеренных евроатлантических обывателей, и теперь этого уже точно не изменить. Тем важнее понимать, что советский период – не случайность, не ошибочное отступление от исторического русского пути, но его органичный и, следовательно, в каком-то смысле неизбежный этап. Оставшийся, впрочем, навсегда в прошлом.

Принято считать, что в современной России советское репрезентуется исключительно в форме псевдосоветской ностальгии, монополией на которую обладает КПРФ. Однако у нашей сегодняшней компартии нет абсолютно никаких моральных прав претендовать на наследие советской системы – поскольку она является одной из сил, принявших самое деятельное участие в ее ликвидации.

КПРФ генетически восходит не к компартии Союза, ведущей свою генеалогию от подпольной большевистской секты, а к так называемой русской партии внутри ВКП(б) – КПСС.

Внутрипартийному оппозиционному течению, долгое время латентно существовавшему в советской системе и окончательно оформившемуся на пике перестройки в виде полозковского проекта компартии РСФСР. Не случайно основные идеологи и вдохновители зюгановской партии – не советские идеологи из институтов философии и научного атеизма, а различные «почвенники» и «деревенщики» из Союза писателей, бывшие в советское время чем-то вроде легальной фронды. КПСС в целом мирилась с этим течением, но далеко не всегда – достаточно заметить, что одним из пунктов обвинения осужденных по «ленинградскому делу» были именно планы создать компартию РСФСР.

Последний генсек КПСС М.С. Горбачев сегодня демонизируется зюгановским агитпропом. Однако нельзя не заметить, что из всех советских лидеров идейно именно он находился под наибольшим влиянием этой «внутрипартийной оппозиции». Борьба с номенклатурными привилегиями, с которой началась перестройка, – это внешнее проявление борьбы Горбачева с членами ЦК – лидерами среднеазиатских и кавказских республик. И трудно не заметить, как много личного было в этой борьбе – достаточно вспомнить презрительное горбачевское «азебаржан». Или несколько позже, на съезде, когда Горбачев пытался использовать «почвенников» и «деревенщиков» как политический противовес «демократам». Ведь именно тогда прозвучала фраза Валентина Распутина, сделавшая политически неизбежным распад СССР: «А может,

Россия выйдет?» Она и «вышла» – вслед за полозковско-зюгановской партией, «вышедшей» из КПСС. Что стало катастрофой мирового масштаба, стоимость которой – в том числе и для русского народа – исчисляется множеством человеческих жизней, не говоря уже о других, менее существенных потерях.

Антинациональная в своей основе коммунистическая идеология и «почвенный» национализм – вещи сами по себе несовместимые, и в попытке их сочетать КПРФ превращается в политический оксюморон. Но тем не менее все же существует то, что их объединяет: ни то ни другое не имеет никакого отношения к основам русской политической традиции. В отличие от советского опыта государственного и партийного строительства, который, впрочем, нынешняя «народно-патриотическая оппозиция» старательно игнорирует.

Народ-государство

ОПЫТ РУССКОЙ политической культуры – это в первую и главную очередь опыт государственного строительства. Вне представления о государстве русская политическая традиция невозможна. Известный социологический факт, что русские люди, оказываясь в эмиграции, почти никогда не создают диаспор, указывает на невозможность внегосударственных форм русской самоорганизации. Не будет преувеличением сказать, что в определенном смысле русские – это государство.

В этой формуле власть понимается как начало, образующее нацию. Подобно тому как у других народов ее образуют религия, язык, гражданское общество или партия. Центральное место государства в политической организации людей парадоксальным образом отражается даже в таком значимом русском политическом учении, как анархизм, который осмысляет и репрезентует роль государства через его отрицание.

Ликвидация русского государства буквально означает ликвидацию русской национальной идентичности. В силу этого суверенитет осмысляется как предельная ценность русской политической культуры, во имя которой в определенных случаях можно идти против всего мира. И побеждать в таких противостояниях.

Казалось бы, каковы были шансы России против единой Европы под водительством Наполеона, который олицетворял собой не только передовое военное искусство, но и общечеловеческие ценности Великой французской революции – свободу, равенство и братство? А против – только отсталая империя с обветшалым феодальным суверенитетом. Тем важнее было для русской власти продемонстрировать миру, что состоялась не только военная, но и моральная победа.

Выживание большевизма в России определяется бухаринским тезисом о «строительстве социализма в одной отдельно взятой стране». Это советская формула суверенитета. Вооруженный этим тезисом, Сталин стал безальтернативен в качестве вождя советской России – его противники не имели шансов, поскольку тезис о мировой революции игнорировал государства и суверенитеты, а следовательно, в контексте русской политической традиции был обречен.

Евроинтеграция в гитлеровском варианте несла народам России освобождение от коммунизма – казалось бы, после страшного постреволюционного двадцатилетия разве не должна была произойти национальная консолидация ради этой цели? Однако произошло совсем другое – мобилизация русского политического инстинкта. Оказалось, что абсолютный суверенитет в собственном государстве для русских людей важнее, чем любые претензии к правящему строю. Собственно, именно Победа и оформила политическую легитимность советского периода в контексте русской истории. А «националисты», русские, украинские, прибалтийские и т. д., поверившие в модель национального строительства по гитлеровскому образцу, оказались заклеймлены народом-победителем как предатели – и это тоже объяснимо, исходя из экзистенциального требования существования русского государства.