Эдинбург. История города
Шрифт:
И все же, вопреки общепринятому мнению, эта манера речи могла быть не столько нелепой, грубой имитацией английского, сколько потомком настоящего шотландского произношения высших классов в предшествующие столетия. Лорд Кокберн вспоминал, что слышал в детстве, как дамы преклонных лет говорили на придворном шотландском, вероятно, в последний раз употреблявшемся публично, когда в Холируде пребывал в 1679–1681 годах Яков VII, но восходящем к еще более давним временам, предшествовавшим Унии. А в 1879 году в Ротсей-Плейс умерла, в возрасте восьмидесяти пяти лет, такая вот «настоящая шотландская мать семейства старой школы», леди Маргарет Синклер из Данбита. Она родилась в 1794 году в Кэнонгейте среди исчезавшего уже в ту пору сословия «здравомыслящих, отважных и все же благопристойных и учтивых старых шотландских дам, каких любил изображать лорд Кокберн». Ее последним местом проживания был Вест-Энд, но акцент не так уж отличался от диалекта Морнингсайда, и леди Маргарет, быть может, выявила один из его корней. Остальной город
393
J. Grant. Cassell’s Old and New Edinburgh(London, Paris and New York, 1883), III, 62; The Hugh MacDiarmid Anthology, eds M. Grieve and A. Scott (London, 1972), epigraph, 233.
Скрывается ли за искажением языка смятение в мозгах? Университет оставался знаменитым, но его золотые деньки безусловно миновали. Здесь возвели стройное здание шотландского права, однако типичные учебники о той эпохе сообщают, что «Шотландия не дала философии права ничего значительного» или что «с позиций науки шотландское право… в XX веке переживало упадок, особенно с 1914 по 1945 год». Честолюбивые устремления, однако, сгинули не до конца. Артур Берридейл Кит, профессор санскрита, воспринимал себя как нового Джеймса Мэдисона — иными словами, мнил себя, по крайней мере, потенциальным автором конституции страны. Он опубликовал много увесистых томов о форме и содержании такой конституции, но лишь зря потратил собственное и читательское время, поскольку никакой конституции Британской империи создавать не предполагалось. «Он удивительно много знал и обладал бесконечной энергией, и его книги пользовались большим авторитетом, хотя ныне они представляют собой в основном историческую ценность»; точнее не скажешь. [394]
394
D. M. Walker. The Scottish Jurists(Edinburgh, 1985), 415–419.
Политэкономию продолжал развивать человек, сорок пять лет преподававший данную дисциплину, профессор Шилд Николсон, который ухитрился оспорить классические доктрины, оставлявшие место для имперских преференций, поскольку «в викторианскую эпоху свободная торговля предполагала не признаваемую Адамом Смитом простоту и универсальность» [395] ; если Николсон мог верить этому, значит, он был готов поверить во что угодно. Традиция Давида Юма нашла продолжателя в лице Нормана Кемпа Смита, который вырвался из ограниченности современной ему шотландской философии, привнеся в нее озарения Фрейда и Ницше, дабы обратиться к излюбленным вопросам, прежде всего к теории познания. Национальной литературе хорошо послужил профессор английского языка и литературы Герберт Грайерсон, редактор и издатель двенадцати томов переписки сэра Вальтера Скотта. Но как ни велики были эти достижения, они не смогли восстановить международный авторитет, которым некогда пользовался университет. Сохранился этот авторитет лишь в медицине (вспомним хотя бы Эдинбургский проект, благодаря которому сэр Роберт Филип оказался первопроходцем в лечении туберкулеза и стал лечить пациентов, выявив, что туберкулез — заболевание инфекционное).
395
S. Nicholson. A Project of Empire(London, 1909), 42–43.
По крайней мере, на студенческом уровне университет еще внушал какие-то надежды. В нем сложился кружок, центром которого оказались философ Джордж Дэви, чья книга «Демократический интеллект» (1964) до сих пор оказывает влияние на умонастроения Шотландии, и Джеймс Кэрд, тот самый, кого так хотели назначить главным инспектором школ, учитывая его заслуги в сохранении национальной культуры; еще упомянем Сорли Маклина, величайшего гэльского поэта XX века, и многих других. Все трое названных выше были очарованы лирическим дебютом Хью Макдиармида — сборниками стихов «Сангшо» (1925), «Грошовый кнут» (1926) и «Под знаком чертополоха» (1926). В них современное сознание нашло выражение на старинном языке — шотландском.
Макдиармид был лидером шотландского Возрождения, культурной реакции на экономические и политические бедствия той поры. Это Возрождение осталось чисто литературным движением — хотя параллельно ему в 1926 году была основана Шотландская национальная партия, при слабой поддержке Эдинбурга. Новые культурные и политические течения оставляли город равнодушным. И чувство было взаимным. Литературному движению было наплевать на город, не имевший ни одного достойного писателя. В лучшем случае город терпели и не упускали возможности выбранить за дурную службу стране.
Эдвин Мюир, приехавший сюда с Оркнейских островов через Глазго, полагал, что причиной всему следует назвать Вальтера Скотта. Он подробно перечислял недостатки сэра Вальтера, объясняя их тем, что «большую часть жизни тот провел в эпоху перемен, в стране, которая не была ни страной, ни провинцией, и располагала, вместо центра, пустым местом с Эдинбургом в середине». [396] Нетрудно поверить, что Мюир считал город своего времени пустым местом. Но город эпохи Просвещения, пусть даже позднего Просвещения? Пожалуй, Мюир слишком увлекся полемикой.
396
E. Muir. Scott and Scotland(London, 1936), 110.
Эрик Линклейтер, приехавший к нам из Абердина через Индию, придерживался не столь радикальных взглядов. В романе «Магнус Мерримен» (1934) описаны веселые сценки из жизни Эдинбурга. Он высмеивает наиболее манерного из шотландских поэтов той поры, Льюиса Спенса, который выведен в романе под именем Падрайг Макуикар и буквально выныривает из уголка ораторов на Принсес-стрит: «Сегодня вечером настала его очередь взойти на трибуну. Он толковал о национализме, но говорил весьма выспренно, и толпа решила, что он мормон, и прогнала его в шею». Линклейтер даже рискнул сатирически изобразить Макдиармида, в образе Хью Скина: «Я коммунист. И шотландский националист, так как считаю, что, будь Шотландия независимой, мы могли бы многое сделать для создания величайшего государства Западной Европы». Линклейтер писал и об ином Эдинбурге: «Такси остановилось на Ротвей-Кресент, в полумесяце высоких домов, торжественных на вид, достойных, богатых и сопричастных богатству. Здесь налицо респектабельность, достигшая высот совершенства и крайне ревностно сохраняемая». Вряд ли он восхищался этим, судя по фразе в дальнейшем повествовании от имени другого персонажа: «Так вот, я мисс Форсит с Ротвей-Кресента, и жизнь у меня упорядоченная и удобная, в общем-то, застойная, как стоялая вода». [397]
397
E. Linklater. Magnus Merriman(London, 1934), 74–75, 90–95.
Сам Макдиармид гневался куда сильнее. Родившийся в Лангхольме в Пограничье, он жил в разных местах Шотландии, но всегда избегал Эдинбурга. Ключевым его вкладом в шотландское Возрождение стал «каледонский антисизигий»: англичанам рады из-за их склонности к компромиссам, но шотландцам следует гордиться тем, что их жизнь наполняют непримиримые противоречия. Однако, как Макдиармид высказался в стихотворении с простым названием «Эдинбург», этот город уже не способен формулировать мысли, непримиримые с другими:
Столица Шотландии зовется Старым Вонючкой, И скрыто за этим Чудовищное признание господства целей Над свидетельствами усилия.Он советовал городу:
Научись сызнова поглощать собственный дым, Эдинбург, освободись от чудовищного покрова, Отринь его и более не поддавайся.Но при этом он не верил, что перемены могут произойти изнутри:
Но Эдинбург — Эдинбург — слишком глуп, Чтобы усвоить, как не рядиться в собственный свет.Цинизм Макдиармида несомненно объясняет его отказ в стихотворении «Выступая перед пятью тысячами в Эдинбурге» избавить от своего презрения
…ослепленного великана, который пока не усвоил Что скрыто на деле за его силой… Никто и вправду не живет в Эдинбурге: Все проводят там лишь малую Толику собственной жизни… Так пусть Эдинбург превратится В учебный кинофильм, Какие мы видим по телевизору, «Аборт», например, или «Почему идет дождь?» Или «Как делают шелковые чулки?», или, наконец, «В чем разница между человеком и бобром?» Уже слишком поздно Парню вроде меня Пытаться устроить заговор чувств Не где-нибудь, а в Эдинбурге. [398]398
MacDiarmid Anthology, 233–235, 247–250.