Единородная дочь

Морроу Джеймс

— А что вы называете истиной? — в свою очередь спросила Джули. Она разглядывала своих судей. Их лица излучали открытость и беспристрастность. Они словно сами смиренно ждали приговора, который им предстоит вынести. — Если вы подойдете к рассмотрению этого вопроса более тщательно, как в свое время сделала я, то обнаружите, что подавляющее большинство фактов свидетельствует в пользу космологической и биологической эволюции. Мне очень жаль, но все обстоит именно так.

— Как же это возможно? Вы, дочь Бога, не верите в Бога.

Джули прижала указательный палец к левому веку.

— Взять хотя бы глаз.

— Глаз?

— Да, глаз человека

или любого другого позвоночного. Мозг не воспринимает изображение непосредственно. Вместо этого изображение поступает на зрительный нерв через сетчатку глаза. Сведущий в своем деле инженер постарался бы избежать подобной громоздкости, а существо божественное — и подавно. — Джули позволила себе улыбнуться. Архидиаконы подались вперед, отдавая должное мастерски составленному доводу. — Более того, создается впечатление, что сама идея существования Вселенной не имеет начала как такового, — уверенно продолжала Джули. — Отсутствует временная точка, до которой не существовало законов физики, следовательно, и не было первичного толчка, не было…

— Вы рассматриваете Бога как конструктора? — спросил архидиакон Фелпс.

— Я никак не рассматриваю Бога.

— Но вы же говорили о несведущем в своем деле инженере.

— Несведущ он или талантлив — как знать? В сознании людей Бог — это лишь условное понятие. Для нас Бог — это наше представление о нем.

И тут архидиакон Дюпре взял в руки увесистый том в красном кожаном переплете. Его название было знакомо Джули: «Malleus Maleficarum». Она видела такую книгу у Говарда Либермана. А задолго до этого на коленях у Эндрю Вайверна в полуразвалившемся «Довиле»: «Молот, поражающий ведьм и их ересь, словно обоюдоострый меч». «Все, что священник эпохи Возрождения хотел знать о дьяволе, но о чем боялся спросить, — с улыбкой пояснил Говард. — Ты можешь себе представить, Джули, каким кошмарным и безумным временем была так называемая эпоха Возрождения?»

«Ведьм. Ведьм? О Боже, если ты мне мать…»

— Должен признать, нас восхищает смелость вашего ума, мисс Кац, — сказал архидиакон Дюпре, открывая «Malleus Maleficarum».

— У вас тонкое воображение, — добавил архидиакон Мартин.

— Вы обладаете редкой способностью моделировать ситуацию, — вставил архидиакон Фелпс.

— Вы будете сожжены не за тупость или отсутствие воли, — продолжал архидиакон Дюпре, — а лишь потому, что Второе Пришествие не наступит до тех пор, пока Антихрист не будет низвержен в ад.

Он сжал ладони в маленькие аккуратные кулачки и опустил их на стол.

— Сожжена? Антихрист? — Джули чувствовала себя опустошенной и преданной, будто Феба снова начала пить или Бикс ушел от нее к какой-нибудь проповеднице, будто в нее выстрелил ребенок. — Да нет же, погодите…

— Виновна, — произнес архидиакон Дюпре.

— Виновна, — эхом отозвался архидиакон Мартин.

— Ну хорошо, хорошо. Пусть был первичный толчок, пусть было что-то до Большого взрыва. Но сам-то взрыв был порождением чистой математики, неким столкновением в довременном пространстве, а вовсе не божественным…

— Виновна, — поддержал своих коллег архидиакон Фелпс.

— Погодите! Погодите! Как только пространство начало расширяться — я имею в виду после взрыва, — началось спонтанное излучение организованной энергии. Вот вам и водород, и гелий, — Джули загибала несуществующие пальцы, — и гравитация, и звезды, и органические молекулы, и глазное яблоко.

— «С тем, чтобы вы послужили уроком другим, — читал архидиакон

Дюпре в своем “Malleus Maleficarum”, — чтобы другие не встали на путь подобного преступления, мы, вышеупомянутые инквизиторы, собрались здесь, — удрученный сознанием своей тяжкой миссии, Дюпре поднял на Джули влажные от слез глаза, — чтобы объявить: ты, Шейла из “Луны”, стоящая в этот час перед нами, одержима злыми духами, а посему объявляем тебе наш приговор. Смерть, — он тяжело вздохнул, — через сожжение».

Джули была не в силах сдерживать рыдания. Отравленная стрела пронзила ей сердце, ведьмовский молот раздробил череп. Словно помимо ее воли сама душа исторгла исполненный безысходности мученический вопль. Джули пошатнулась. Безосновательность — вот в чем была сила инквизиции Нью-Джерси. Она была полностью свободна от стремления внушить доверие гражданам. Мир не был готов к тому, чтобы выступить против безумной теократии Милка, потому как на определенном уровне этот мир не верил в ее существование.

И тут — вмешательство.

Раздался крик «Стойте!», от которого содрогнулись стены зала суда. Сын Билли Милка, спотыкаясь, брел через зал.

— Стойте! — снова крикнул он. Тяжело дыша, источая запах ила и водорослей, он подошел к Джули. — Я знаю эту женщину!

— Знаете? — опешил архидиакон Дюпре.

Медленно, благоговейно архиепископ провел пальцем по шраму Джули.

— Я знаю ее!

Джули пристально вглядывалась в его бледное лицо. Веснушчатые щеки напоминали точечный рисунок, выполненный шимпанзе. Господи, это был он, тот самый мальчик с обезьяной-поводырем, которая после августовского чуда больше ему не понадобилась.

— Это она! Она подарила мне глаза!

— Это правда, мисс Кац? — спросил архидиакон Фелпс. — Вы вернули архиепископу зрение?

— Его ведь зовут Тимоти, так?

— Да! — воскликнул архиепископ.

— Да, я действительно подарила ему глаза, — гордо объявила Джули, — обычные глаза со зрительными нервами на внутренней стороне сетчатки.

— Она! — задыхался Тимоти.

Тимоти! Милый веснушчатый Тимоти! Точно как в той удивительной легенде про Андрокла и льва. Андрокл был спасен хищником, которого в свое время он избавил от занозы, а Джули спасет этот мальчик, которого когда-то она вырвала у царства тьмы! Кто сказал, что Богу все равно? Кто сказал, что он никогда не выходит на связь? Сорок лет молчания, но теперь мама снова с ней! Бедный Билли Милк, как же он сейчас растерян. Собственный отпрыск выбил у него почву из-под ног. Только взгляните на этого старого пса, лихорадочно трясущегося на своем троне, обливающегося потом, охваченного благоговейным страхом, оглушенного нежданным богоявлением.

— Это она дала мне глаза! — воскликнул Тимоти, и на этот раз Джули услышала в его голосе неизъяснимую горечь, ощутила исходящее от него отчаяние. — Мои глаза — дар Антихриста! Мне ничего не нужно от Сатаны! Если твой правый глаз искусит тебя, вырви его! Вырви! Вырви!

Что он и сделал.

Именно. Вырвал свой глаз.

Джули вскрикнула. Все произошло в одно мгновение. Охваченный безумием, Тимоти выхватил у архидиакона Мартина серебряную ложечку и с бесстрастностью гурмана, поедающего грейпфрут, четким движением механика, снимающего с колеса износившуюся шину, лишил себя глаза. Звук был такой, словно пальцем провели по воздушному шарику. Из страшной раны хлынула кровь. Глазное яблоко скатилось с ложки и упало на пол, словно коварная головка брюссельской капусты, соскользнувшая с тарелки.