Единственная
Шрифт:
— Но если это тебе повредит, — промолвила она, — я не в ответе.
— И ладно, — рассердилась я, — но тогда давай больше.
Тоже мне хороша — мастер унизить человека. «Повредит»! Потом мы ели, но мухи дохли со скуки. Бабушка все время болтала, а Йожо — ни звука. Я порой взглядывала на него, но по нему ничего не было видно. В Дунае он явно не плавал, одежда на нем сухая. Ногти чистые — бабушка, поди, его уже отмыла, и ботинки каши не просят, хотя он шлялся где-то целую ночь. Волосы влажные и причесаны набок. Постричься бы ему не мешало. Голова у него как груша, наверху широкая, книзу
— Сколько ты уже съел? — спросила я громко, чтобы заглушить бабку.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Мало. Штук пятнадцать.
Боже, ну и оголодал!
— Бабушка, ты ему еще испеки, — сказала я.
— Да нет, — встал Йожо из-за стола. — Хватит. Позвонил телефон, бабушка пошла к нему. Это мать Йожо проверяла, у нас ли он еще. Через некоторое время позвонил проверить его отец.
«Если будут так надоедать, он снова убежит», — испуганно подумала я. Но Йожо вел себя так, словно это его и не касалось. Рано утром его привели к нам, под присмотр бабушки. Он даже в школу не пошел. Только вечером его заберут.
— Теперь, детки, идите в комнату, — стала бабушка убирать со стола, — а я вам сварю вкусный обедик. Чего тебе хочется, Йожинька?
— Все равно, — пробормотал он.
— Жареный шницелек? И говядина у нас есть для жаркого. Или пойти поискать курочку?
— Ладно, — сказал Йожо. — Если нет маку к лапше, то уж свари что тебе легче.
— Ах, — воскликнула бабушка, — голова моя садовая! Ну конечно же, лапшу с маком и суп с яичком.
Мы ушли в комнату, и сначала было очень скучно. Я не знала, о чем говорить с Йожо, раз его интересуют только приключения. Они и меня интересуют, только я не умею говорить о них.
— Хорошо еще, что ты больная, — сказал Йожо, — а то тут совсем подохнешь.
Ох, убил! А он с девчонками иначе и не разговаривает. В этом он хуже других мальчишек.
— Когда ты пришел домой? — спросила я просто так, вовсе не сгорая от любопытства.
— Около трех, — ответил он, роясь в моем столике. — Только не сам. Мильтоны засекли меня у театра. И доставили к отцу через бюро находок.
— И ты дал себя засечь? Мог бы знать, что за тобой следят.
— Не следили. Случайно встретили.
— Ты что, маленький? «Случайно»! Ты, верно, и не подозреваешь, что ваши ночью весь город на ноги подняли.
— Может быть. Но меня-то поймали случайно. Видела бы ты их рожи, когда они меня застукали — а я стоял, читал список вин у дверей «Савойи». Вокруг ни души, и я один глубокой ночью, на площади Гвездослава. Я думал, что лопну от смеха.
— А все-таки хоть немножко-то да екнуло у тебя сердечко, — сказала я. Не люблю, когда уж слишком-то хвастаются.
— Как раз! — ухмыльнулся Йожо. — Прямо упал от страха. Если хочешь знать, я сунул руки в карманы, а когда они направились ко мне, начал насвистывать «Витаминовый чарльстон».
— Вот это да! — пришлось мне признать его геройство.
— Вот так. — Йожо сунул руки в карманы и зашагал ко мне, будто я милиционер. Он раскачивался из стороны в сторону, подгибал колени и свистел «Витаминовый
Я откинула угол ковра и протанцевала несколько па; локти в стороны, пятки повыше… Я не виновата, но как услышу танцевальную музыку, так срываюсь с места, юля, по выражению бабушки.
Я видела, что Йожо нравится, как я танцую, но он вдруг перестал свистеть и сказал:
— Меня такие глупости не интересуют.
Не интересуют потому, что не умеет! Что двугорбый верблюд, что он — одно и то же. Ну да ладно!
— Послушай, — спросила я напрямик, — а не кажется тебе, что ты уж слишком загадочную личность из себя строишь? Мне-то твои тайны ни к чему, оставь их при себе, но я видела, в каком состоянии была ночью твоя мать!
Он моментально сник.
— Что я тебе сделал? — спросил он глупо.
— Мне-то ничего, а вот бабушка говорит, что ты маму в гроб сведешь. Думаешь, им это пустяк — целые ночи не спать от страху? Они тебя хоть выпороли?
— Еще чего, — двинул он плечом.
— Так вот что я тебе скажу: другие бы тебе всыпали так, что на тебе живого местечка не осталось бы!
Зазвонил телефон. Йожо выскочил в прихожую, но трубку передал бабушке. Это его отец звонил. Йожо вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.
— Так где же ты шатался? — спросила я.
— Где, где. Сначала по городу, а потом по Петржалке [1] .
— Вплавь?
— Зачем вплавь? По мосту.
— И что дальше?
— Ничего. Шел, смотрел…
— Не завирайся: темно было.
— Ну и что? Думаешь, в темноте нельзя видеть?
— Куда же ты дошел?
— До пограничников в Овсище. Они меня уже знают, я к ним захаживаю. Они целую ночь не спят, и мы разговариваем.
1
Большой парк на правом берегу Дуная, примыкающий к пограничной с Австрией зоне.
— Вот врет! Ты еще скажи, что тебя поймали при переходе через границу.
— И нет! Я же тебе говорю, что шел прямо к ним.
— А если они тебя знают, то как же они не позвонили родителям, не спросили, не волнуются ли они, что ты пропал ночью? А?
— Да не кричи так, Оля, — струсил Йожо.
Ага! Наконец-то я его поймала.
— Я не кричу, — сказала я шепотом. — Так как же было дело?
Господи, чего я тут только не узнала! Милый Йожинька и не думал называть пограничникам свою настоящую фамилию. Наплел им, что отца у него нет, а мама работает кондуктором на ночном автобусе, что одному ему дома скучно, что он даже и не ужинает, и т. д. и т. д. Конечно же, они его не передавали в милицию и никуда не звонили, да и куда? А в двенадцать они его всегда отвозили на машине к одному дому в Петржалке — вроде он там живет, а мама приходит с работы в час ночи. Он прощался с пограничниками и — вот хитрюга! — даже в парадное входил. Там он ждал, пока они уедут, а потом пешком шлепал к Братиславе. В полночь один! У него сильно болели ноги, он-де прислонялся к дереву и немного дремал. Чертов мальчишка! И вот сегодня около театра, уже почти у самого дома, его и засекли.