Её единственная и настоящая любовь. Предтеча
Шрифт:
– Жаль, – сказала она вслух и увидела его. Худой, высокий, загорелый. Выцветшая на солнце ветровка с поднятым капюшоном. Небольшой вещь-мешок. Таких уже не делают – с одинокой лямкой, петлёй обхватывающей верхний клапан. Почти пустой. И спальник, шнурками привязанный к мешку и одновременно к брезентовому поясу. То, что пояс брезентовый Лера поняла сразу, хотя раньше такого никогда не видела. И мешок и куртка – хлопок цвета хаки. Не та синтетика, из которой сейчас принято шить военную форму, а именно грубый хлопок.
Незнакомец, не меняя направления и не укорачивая шаг, двигался
Всё это Лера чувствовала и понимала удивительно ярко. С какой-то непривычной для себя скрупулёзностью отмечая необычайно упругий шаг незнакомца, костлявую ширину его плеч, жёсткий излом кадыка. А ещё бритые, впалые щёки, соломенно-серые завитки волос, почти скрытые вязаной серой шапочкой, и, несмотря на тёплый, безветренный день, – накинутый капюшон.
Уже в метре от себя она почувствовал терпкий запах, исходящий от незнакомца. Терпкий и солоноватый. Нет, не пота, каких-то полевых трав. И цветы. Чабрец. Чабреца пока ещё нет, не сезон… Но, точно пахнет чабрецом. Свежим, хорошо прогретым на солнце, чабрецом. Лера почувствовала толчок и с удивлением увидела свою ладонь на груди незнакомца. И он остановился. Скорее всего, его только так и можно было остановить. Толчком в грудь.
Вспоминая этот момент, Леру удивляло, что, не отрывая взгляда от этих серых глаз, она могла видеть глубокую, чуть затянувшуюся царапину на руке у большого пальца, продетого под единственную лямку рюкзака, и сбитые носки старых, потерявший цвет берцев, и кожаные (кожаные!!!) шнурки на них, и пропущенный сквозь два полукольца брезентовый ремень, на котором болтался устрашающих размеров нож, обвязанный заменяющей ножны верёвкой. И уголок облезлого алюминиевого котелка, покрытого неровным слоем салатовой краски, местами замещённой сажей.
Всё это и глаза! Серые, однородные радужки с узким зрачком и удивительно белые склеры. А ещё непривычное, давно забытое ноющее чувство в низу живота.
Он.
Встречная ни чем не отличалась от той, которую он помнил. Такая же тонкая талия, тот же доверчивый взгляд и приоткрытые в ожидании поцелуя губы. Скорее всего, и платье, безуспешно пытающее скрыть маленькую грудь, тонкую талию и, неожиданно крутые бедра, было таким же ситцевым, как и то, обрывком которого он оборачивал мягкие волокна сухой травы, заменявшие ему подушку. И запах молодого потного тела, который до сих пор не мог перекрыть аромат дикого разнотравья. Наверняка такой же.
Гер кивнул и, даже не пытаясь изменить выражение лица, шагнул навстречу незнакомке. Только сейчас он ощутил, не увидел, именно ощутил, что привычное разнолесье потеряло однообразную разнородность и за девичьей спиной явно переходит в гармонию
Как и много раз прежде нахлынуло. Теплота воспоминаний: только то, что надо! Ничего более. Без образов и событий. Просто память.
А потом придёт тоска. Обязательно придёт. Тоска по дому, по тому месту, где прошло детство. Улицы, дома, парки. Лавка булочника и её запахи. Вкус сладостей, непреодолимое желание обладать этими маленькими, обёрнутыми красочными историями кусочками счастья. Шоколад. Бисквиты. Взбитые сливки. Вкус давно забытого детства. Как и в прошлый раз Гер ощутил удивление. Не столько ощутил, сколько почувствовал. Почему эти встречи так остро оживляли в нём именно детские воспоминания? Почему не студенческие годы, почему не прекрасную Хелен, ту Хелен, за которой бегал весь дневной курс, и не только мужская его часть? Или период работы в Квазере… Тот момент, когда он впервые ощутил животворное действие «лучшей жизни»? Такой короткий, но такой несоизмеримо яркий!
И также как и в прошлый раз неожиданно погасла незваная обида, и пришло понимание правильности именно таких воспоминаний. Детство. Начало. Невозможная обратимость. Неотвратимая. Движение по наклонной плоскости. Движение туда, где его тоскливо ждёт будущность. Такая желанная и предвкушаемо приятная Взрослая жизнь, с её запретными наслаждениями и строго охраняемыми тайнами. То место, где есть всё. Всегда! Всегда он отдал бы ВСЁ! Всё ради того, чтобы оказаться там. Нет не на Родине. Плевать на родину! В том месте, где стоит его дом! Где извиваются знакомые улицы и мелькают привычные лица. Пусть и не такие совершенные как у этой незнакомки, но близкие. Гораздо ближе этой непонятной красоты, этого удивительно приятного, но такого необычного запаха, этого мягкого тепла упёршейся в его грудь ладони.
– Валерия, – сказала девушка и опустила руку. Он знал, что нужно ответить. Гер. Грег. Грегори. Георгий.
Другая девушка другое имя… Но те же кусты и тропинки. Сейчас она проведёт рукой по лицу, оправит непослушную прядь черных как смоль волос. Потом кивнёт и, не опуская глаз, повернёт голову в сторону просёлка, на краю которого виднелся неровный дощатый заборчик, а за ним, на половину спрятанный в кустах, жизнерадостно окрашенный маленький домик. Скорее всего, нужник.
Лера поднесла руку к лицу и тыльной стороной провела по губам. Слегка встряхнула головой, поправляя непослушную, тяжёлую прядь и удерживая взглядом его глаза спросила:
– Голодный? – Спросила так, как обычно спрашивают – «хочешь»?
Потом они шли по тропинке, Лера впереди, так что Гер (Грег?) видел её тугое тело, видел, как под лёгкой тканью перекатывается её плоть, чувствовал излучаемое ею тепло и такой свежий, такой молодой запах пота. И еле уловимый привкус тоски, оставленный потерянной близостью с одним-двумя молодыми мужчинами. Не более. Гер умел различать, уже умел. Запах. Для такого тела самые дорогие духи пустая трата денег. Да и не смогут они здесь удержать свой аромат. Для этого нужна гниль, нужен дух распада…